Введение

Крупномасштабное организованное насилие, такое, как войны, порой наносит огромный ущерб, измеряемый десятками процентов населения страны и валовым внутренним продуктом за несколько лет. Как мы увидим далее, одна только угроза войны (как реальная, так и воображаемая) сама по себе может принести значительный ущерб, спровоцировав правительство на проведение разрушительной политики и/или легитимизировав такую политику в глазах населения. Даже просто отвлечение значительной части производительных сил общества на поддержание регулярной армии и непосредственную подготовку к войне тормозит накопление капитала, экономическое, технологическое и социальное развитие. В этом смысле, полное искоренение войн было бы желательным.

Несомненно, что в долгосрочной перспективе существует тенденция к общему смягчению нравов. Так, у папуасов Новой Гвинеи 25% всех мужчин гибнут от убийств и в ходе межплеменных войн. В России 1996 года (стране, которая в это время вела на своей территории войну) аналогичная цифра по населению в целом составляет 1.4% (http://www.medport.ru/MI/PHC/ConcepcSPb2000/Tables/2.htm: из 1429,8 смертей в год на 100 тыс. человек населения 20 составляли убийства; если считать убийствами также "неустановленные насильственные смерти" и всех пропавших без вести, то соответствующая цифра может увеличиться до 3-4%) и даже эта цифра воспринимается как серьезная социальная проблема.

Экстраполируя эту тенденцию, можно ожидать, что в долгосрочной перспективе общий уровень насилия в обществе будет снижаться, но такое снижение будет носить асимптотический характер: снижаясь, уровень насилия никогда не достигнет нуля. Поэтому общество всегда будет нуждаться в тех или иных механизмах защиты от насилия.

Даже самые радикальные теории минимального государства признают за государством как минимум одну важную функцию: защиту прав своих граждан и/или подданных от насильственных посягательств.

Логично предположить, что ненулевой уровень насилия и готовности к нему в обществе означает также ненулевую вероятность преобразования индивидуального насилия в организованное. Чисто статистически это также означает вероятность образования крупномасштабных социальных структур, способных к организованному насилию и осуществляющих таковое. В этом смыслу, надежду на прекращение как индивидуального, так и организованного, в том числе и крупномасштабного насилия следует признать совершенно утопической - несмотря на то, что задача сокращения таких явлений (то есть защита от насилия), безусловно, разрешима и должна так или иначе решаться в каждом отдельном случае.

Хотя иногда такую защиту удается обеспечить без применения встречного насилия, в общем случае это невозможно. Поэтому государство обязано иметь в своем составе аппарат организованного насилия, а минимальное государство должно являться таким аппаратом.

Современная практика предполагает наличие у государства минимум двух независимых силовых структур: армии, которая обеспечивает защиту от внешних посягательств и полиции, которая обеспечивает защиту от посягательств внутренних, прежде всего преступности. На практике, впрочем, разделить функции этих двух структур не всегда легко, особенно когда речь идет о восстаниях, которые, строго говоря, являются внутригосударственной проблемой, но с которыми невозможно справиться полицейскими силами. Такие формы насильственной деятельности, как вооруженный сепаратизм, даже не всегда можно уверенно классифицировать как внешнюю или внутреннюю угрозу.

Практически все современные государства чрезвычайно далеки от идеалов минимального государства, а их силовые структуры вместо защиты прав граждан используются для нарушения этих прав - как прав своих граждан, так и граждан других государств, как сознательно, так и исходя из ошибочных представлений об этих правах. Такие нарушения могут либо принимать характер целенаправленной государственной политики, либо осуществляться по личной инициативе сотрудников силовых структур. Второй случай обычно называется коррупцией, то есть, говоря по-русски, разложением силовой структуры. Так или иначе, очевидно, что такие действия представляют большую опасность для граждан, а из-за опасности встречного насилия и его эскалации (например, в форме восстания) и для государства в целом.

Чтобы избежать злоупотреблений со стороны силовых структур, общество в целом должно иметь те или иные средства контроля над деятельностью этих структур. Многие политические философы, начиная с античности и вплоть до нашего времени, занимались практически исключительно решением этой задачи, т.е. разработкой системы "сдержек и противовесов", которая позволяла бы обществу держать под контролем силовые структуры государства.

Современная политическая теория склоняется к мнению, что оптимальным (что бы под этим ни подразумевалось) средством такого контроля является представительная демократия. В эпоху наследственных монархий, впрочем, использовался радикально иной подход к организации такого контроля: для монарха единственным средством обеспечить благополучие своих детей является возможность мирно передать им власть. Для этого монарх вынужден управлять государством так, чтобы государственный аппарат и силовые структуры не выходили из-под контроля, экономика страны не рушилась от непосильных налогов, агрессивные соседи не могли страну завоевать, народ не восставал и т.д.. Для решения этих задач правитель оказывается вынужден если не строго соблюдать, то, по крайней мере, учитывать права своих подданных и даже права подданных сопредельных государств.

Некоторые мыслители, например Макиавелли (а из практиков, пожалуй, следует упомянуть Муссолини), провозглашали силу и власть государства как самоцель, не нуждающуюся ни в правовом, ни в прагматическом, ни даже в метафизическом оправдании. К счастью, такие мыслители и открытые последователи их идей являются политическими маргиналами.

Значительно большую опасность - прежде всего из-за большего распространения и большей убедительности этого типа политических теорий - представляет другая группа мыслителей, которые вместо задачи правоохраны предпочитают говорить о задаче соблюдения интересов общества.

Обычно интересами общества в этом контексте называют интересы некоего - часто вполне мистического - "коллективного субъекта", например нации или "господствующего класса". Политика государства - в том числе политика, проводимая силовыми средствами - должны соответствовать интересам этого "коллективного субъекта"; права отдельных граждан следует соблюдать лишь постольку, поскольку они не противоречат (а в ряде радикальных теорий - поскольку соответствуют) этим интересам.

Крайние формы этих теорий, например в исполнении Гоббса, практически неотличимы от макиавеллизма. Так, если интересам нации соответствует завоевание территории соседнего государства и геноцид населения этой территории, то такое завоевание и геноцид следует осуществить. Такие теории отрицают право (как гражданское, так и международное) и, будучи додуманы до логического завершения, ведут к теоретическому обоснованию войны каждого против всех, во всяком случае на межгосударственном уровне. Конкретно гоббезианство, впрочем, предлагает также путь прекращения такой войны на международном уровне, состоящий в образовании мирового государства.

Поскольку данный цикл обзоров посвящен международной политике, далее в этом разделе мы будем обсуждать преимущественно внешнюю силовую политику государства. Современные государства проводят такую политику средствами армий, а крупномасштабные столкновения с участием армий называются войнами.

Мечты о прекращении войн являются давней мечтой и важным компонентом многих утопий. Выше я приводил доводы в пользу того, что, несмотря на долгосрочную тенденцию к смягчению нравов, полное искоренение организованного насилия из жизни человеческого общества невозможно. В этом смысле, прекращение войн может быть достигнуто только чисто терминологическими средствами, квалификацией определенных типов организованного насилия не как войн, а как чего-то другого, например как организованной преступности. Так, в условиях мирового государства война с юридической точки зрения, скорее всего, рассматривалась бы как восстание, возможно (но не обязательно) сепаратистское.

Далее мы увидим, что по современным юридическим представлениям многие великие армии прошлого были бы незаконными бандформированиями. Да и в наше время мы нередко видим примеры того, как одна из сторон в военном конфликте пытается лишить другую сторону какого бы то ни было юридического статуса, называя ее "просто бандитами", а саму войну переквалифицировать как "миротворческую акцию", "восстановление конституционного порядка" и т.д.; обычно этот прием применяют к сепаратистским движениям (пионером его применения, по видимому, следует считать Авраама Линкольна, отказывавшегося признавать легитимность Конфедерации южных штатов во время гражданской войны в 1860е годы в США), но, с появлением в дипломатическом лексиконе понятия "провалившееся государство" (failed state) есть опасность распространения этого подхода и на межгосударственные отношения.

Такие словесные игры могут иметь и различный смысл - например, отказываясь признавать бомбардировки Югославии войной, президент Клинтон обошел требование Конституции США, в соответствии с которым война может объявляться только Конгрессом. Аналогичные соображения, несомненно, наличествуют и в активном нежелании президента России признать происходящее в Чечне войной или, как минимум, чрезвычайным положением.

Таким образом, прекращение войн может оказаться делом довольно близкого будущего - даже и без всякого мирового государства - но такое "прекращение" не будет означать реального снижения уровня международного насилия и вообще не будет означать ничего хорошего ни с правовой, ни с этической, ни с чисто прагматической точки зрения.

Чтобы избежать юридических и демагогических тонкостей, далее мы будем называть войной любое крупномасштабное организованное насилие.

Оба уточняющих слова этого определения нуждаются в дополнительном уточнении, прежде всего - какой именно масштаб считать крупным. Трудность с отличением крупного масштаба от среднего и мелкого мы в этом обзоре просто обойдем, обсуждая только те явления, которые безусловно заслуживают названия крупномасштабных, то есть так или иначе затрагивают большинство населения территорий, на которых ведется война.

Организованное насилие в данном случае предполагает применение насилия и наличие организации (возможно, спонтанной и неформальной) как минимум у двух из сторон конфликта (притом, что сторон во многих конфликтах оказывается более двух). В этом смысле, массовые репрессии и нацеленный на гражданское население терроризм войнами не являются, даже когда причиняют значительный материальный и моральный ущерб и сопоставимы по количеству жертв с полномасштабной войной. При этом необходимо отметить, что многие войны сопровождаются значительными проявлениями неорганизованного насилия, чаще всего мародерством и ростом преступности; нередко оказывается также, что некоторые из второстепенных участников конфликта выступают неорганизованно.

Признание спонтанной и неформальной организации избавляет нас от многих юридических тонкостей, например, связанных с современным представлением, что войну может вести только государство против государства и определением государства как международно признанного юридического лица; впрочем, это признание также создает серую зону, связанную с переходом спонтанного индивидуального насилия (например, индивидуального оказания сопротивления при репрессиях) в спонтанно организованное (в восстание и затем в гражданскую войну).

Сложную классификационную проблему также представляет современный терроризм: с одной стороны, целью самих насильственных актов является неорганизованное мирное население, но целью терроризма как деятельности является изменение государственной политики, так что, в зависимости от того, кого мы считаем настоящими противниками террористов, мы можем оказаться вынуждены признать террор либо формой войны, либо самостоятельным типом насильственной деятельности. В данном случае мы также обойдем эту серую зону, обсуждая пограничные в этом смысле явления отдельно; указанные отличия многие авторы считают достаточным основанием для выделения терроризма в самостоятельное, пятое поколение вооруженных конфликтов.

Современное международное право использует несколько другое определение войны, классифицируя некоторые вооруженные конфликты, в том числе и такие, в которых задействованы армии, как восстания, партизанскую деятельность и даже как организованную преступность; я уже приводил причины, по которым современную международно-правовую терминологию следует использовать с осторожностью. Принятое здесь расширительное толкование приемлемо хотя бы уже потому, что такие словосочетания, как "партизанская война" и "гражданская война" являются общепринятыми, и слово "война" в указанном выше смысле годится если не как строгий юридический термин, то как родовое название для всех этих конфликтов.

Современное международное право

Началом современной международной правовой системы, помимо прочего регулирующей ведение и прекращение войн, считается Вестфальский мирный договор 1648 года, в котором впервые был открыто кодифицирован принцип, в соответствии с которым государство является единственным субъектом международного права и единственным субъектом, который имеет право вести войну. Как я уже отмечал во введении, это просто означало переклассификацию всех остальных инцидентов крупномасштабного организованного насилия как "не войн".

С экономической точки зрения, вестфальскую систему международного права можно описать как картельный сговор сложившихся к тому времени государственных структур, преследующий цель не допустить на "рынок" государств вновь нарождающиеся аналогичные структуры. Слово "рынок" здесь не случайно взято в кавычки, но в остальном аналогия оказывается почти идеальной.

Первый серьезный удар вестфальская система получила в конце XIX века, во время французской и американской революций. Эти события продемонстрировали, что совсем не считаться с вновь возникающими государственными образованиями (в том числе - возникающими на развалинах ранее существовавших государств) невозможно, и для сохранения жизнеспособности требуется определить, что именно следует считать государством. В результате человечество пришло к своеобразной доктрине "международного признания" - принципу, что государством является социальная структура, признанная в качестве таковой другими государствами. Это решение ярко отражает картельную природу "вестфаля".

Наблюдающийся в наше время кризис вестфальской системы обусловлен рядом факторов, в частности - ростом структур, которые не могут взять на себя все "традиционные" обязанности государства, и нередко даже не стремятся к этому, однако способны к организованному насилию; впрочем, далеко не все из них способны на крупномасштабное насилие. Эти структуры многочисленны и разнородны - начиная от подростковых банд американских inner city и российских спальных микрорайонов и бандитских "крыш" и заканчивая наркокартелями, сепаратистскими партизанскими движениями и международным терроризмом. В тесном родстве с такими структурами находятся государственные образования, которые смогли (иногда - с зарубежной помощью) завоевать государственную независимость, но не могут эту независимость удержать.

Вооруженные силы современных государств (как полиция, так и армия) оказываются практически беспомощны перед лицом таких структур. Возникает довольно опасная патовая ситуация, когда стороны не могут причинить друг другу решающего поражения и в то же время не могут и/или не хотят прекратить силовое противостояние.

В значительной мере невозможность прекратить силовое противостояние обусловлена тем, что вестфальская система фактически выталкивает такие структуры за пределы правового поля. Аргумент, что многие такие структуры преступны, несправедливы, нецивилизованны и т.д. сам по себе вряд ли может быть признан состоятельным: история прошедшего столетия полна примерами преступных, несправедливых и нецивилизованных государственных образований.

Необходимо отметить, что, хотя в военных доктринах большинства современных государств и признается, что основная угроза миру сейчас исходит от негосударственных структур, антитеррористическая война, ведущаяся Соединенными Штатами Америки, оказалась почему-то направлена не против собственно террористов, а против государств - пусть объявляемых "провалившимися", "изгоями" (failed state/rogue state) и пособниками террористов, но государств. Среди политологов нет единства в объяснении этого феномена. Я склонен считать его ярким проявлением того самого кризиса вестфальской системы, о котором идет речь: вооруженные силы США способны бороться только с государствами и пытаются решать проблему методом "поиска под фонарем", то есть методом, которым ее решить заведомо невозможно.

Другим важным недостатком вестфальской системы является ее чрезмерная опора на баланс сил в противоположность ясным и общепринятым правовым принципам. Из-за этого резкие изменения баланса сил (как, например, распад советского блока) оказывают разрушительное воздействие на весь миропорядок.

Наконец, важнейшей проблемой этой системы является гоббезианское в основе своей представление, что мир и порядок может исходить только от государства.

В рамках таких представлений, источником международного права может служить либо межгосударственный договор, либо мировое государство (в крайнем случае - "мировой жандарм"); впрочем, поскольку договоры бессмысленны без правового в основе своей представления, что договоры должны соблюдаться, а арбитража по договорным диспутам вестфальская система в чистом виде не предоставляет, мировое государство следует считать единственным стабильным решением для международно-правовых проблем.

Вопрос о "новом мировом порядке", в соответствии с этими взглядами, формулируется не как вопрос о правовых принципах, а как вопрос о том, какое именно государство (или коалиция государств) будет контролировать деятельность этого "жандарма" и непосредственно участвовать в ней.

Список претендентов на роль такого "жандарма" обширен и включает в себя:

1. Миротворческие силы под эгидой ООН. После ряда неудач и неразрешенных разногласий надежды на ООН как на арбитра а на международные силы как на средство воплощения решений этого арбитра наступило серьезное разочарование в этом институте.

2. Вооруженные силы США, применяемые правительством этой страны в одностороннем порядке для миротворческих, гуманитарных и превентивных военных акций. Впрочем, явное, скажем так, отсутствие единогласной поддержки международным сообществом односторонних действий в Ираке заставило задуматься многих американских военных и политиков, поэтому в американских публикациях все чаще и чаще высказывается точка зрения, что США должны разделять ответственность за свои действия с союзниками.

3. Силы создаваемых для каждого конкретного случая более или менее юридически оформленных альянсов, например пресловутой "антитеррористической коалиции".

4. Попытки выстроить новую систему, основанную на балансе сил, так называемый "многополярный мир". Предлагаемые конфигурации этой системы отличаются большим разнообразием, и включают в себя "Большую семерку", постоянных членов Совета Безопасности ООН или, что то же самое, "большие" ядерные державы - США, Россию, Англию, Францию и Китай, и некоторые другие более или менее надуманные схемы.

В условиях, когда многие - даже развитые и стабильные во всех прочих отношениях - государства, такие, как Великобритания и Испания, не могут совладать с террористическими сепаратистскими движениями на своей территории, идея, что мировое государство смогло бы решить современные международно-правовые проблемы и, тем более, искоренить войну, представляется совершенно неубедительной, так что решение проблемы все-таки следует искать, как это модно говорить, в правовом поле.

Суверенитет и ядерное оружие

В условиях несомненного распада вестфальской правовой системы и в условиях, когда этот распад принимает форму отказа от концепции суверенитета часто приходится сталкиваться с точкой зрения, что единственной "настоящей" гарантией суверенитета в наше время являются надежные средства ракетно-ядерного возмездия.

Опасности мира, построенного на ядерном противостоянии, широко описывались в пропагандистской и художественной литературе. Главная опасность состоит в том, что ядерное сдерживание, как и любая другая угроза, в долгосрочной перспективе малоэффективна, если только не демонстрировать хотя бы время от времени готовность эту угрозу реализовать. В этом смысле, современный status quo, когда сдерживающим фактором является одно только наличие ядерных зарядов, в долгосрочной перспективе представляется не очень-то устойчивым.

С другой стороны, необходимо также признать, что ядерное оружие является эффективным средством сдерживания и, в этом смысле, действительно является самым надежным на сегодня средством гарантировать суверенитет. В этом смысле, понятен интерес многих стран, ранее не имевших ядерного оружия, к его приобретению.

В случае "больших" ядерных держав - США, России, Франции, Великобритании и Китая, обладающих значительными ядерными запасами и эффективными средствами их доставки, сдерживающим фактором оказывается реальная опасность если не гарантированного взаимного уничтожения, то, во всяком случае, причинения заведомо неприемлемого ущерба. Для "малых" ядерных держав, которые продемонстрировали или признали наличие зарядов лишь недавно, и не имеют эффективных средств их доставки на большие расстояния, сдерживающие факторы носят более символический или даже чисто психологический характер. Впрочем, в региональном масштабе - например, в индо-пакистанском или арабо-израильском конфликте - ядерное оружие "малой" ядерной державы также может оказаться эффективным средством сдерживания.

Распространение ядерного оружия, с одной стороны, безусловно, повышает риск его использования. С другой стороны, необходимо признать, что сдержать его распространение в долгосрочной перспективе также невозможно. Действительно, в 40е годы XX века производство делящихся материалов и самих зарядов было на пределе тогдашних технологических и экономических возможностей. В настоящее время соответствующие технологии доступны все шире и шире - речь идет не собственно о ядерных технологиях, а о технологиях "второго уровня", машинах, которые нужны, чтобы сделать машины - точном металлообрабатывающем оборудовании, на котором можно сделать центрифуги для разделения изотопов и т.д. При этом также все шире и шире распространяется информация о том, как устроена бомба, так что воспроизведение недостающих кусков головоломки все более и более превращается в нетривиальную, но разрешимую инженерную задачу - особенно с учетом того, что любой инженер, работающий над ней, знает, что эта задача в принципе разрешима.

В этом смысле, Договор о Нераспространении ядерного оружия все больше и больше превращается в современный аналог вестфальских соглашений; главным сходством является картельная природа этих соглашений: существующие обладатели ядерного оружия (то есть "настоящего" суверенитета) соглашаются противостоять вхождению в этот закрытый клуб новых и новых участников. Впрочем, как показывают события, последовавшие за ядерными демонстрациями Индии, державы ядерного клуба вообще-то не имеют эффективных средств воздействия во всяком случае на некоторых претендентов на ядерный статус.

Войны нового времени

Современная военная теория делит военную тактику и стратегию на четыре этапа развития или "поколения" (надо отметить, что переход между этими поколениями не всегда четко определен и не всегда эти поколения последовательно сменяли друг друга, поэтому термин "поколения" в данном контексте не совсем удачен).

Войны первого поколения

Соответствующая тактика и стратегия использовались как армиями абсолютистского периода, так и армиями XIX века, несмотря на происшедшие на переломе эпох изменения в способе комплектования армии: переходу от сословного рекрутского набора и многолетних сроков службы ко всеобщему призыву на относительно короткий срок.

С технологической точки зрения тактика армий этого поколения опиралась на дульнозарядные ружья. Армии, построенные плотным строем (линиями или, как у Наполеона, колоннами, или специальным противокавалерийским строем - каре) сходились для битвы, разряжали друг по другу ружья и переходили к штыковой атаке, тактика которой уже мало отличалась от сражений копейщиков древности и средневековья. Вершиной оперативного искусства считалась способность навязать противнику бой в неудобном для него месте (например, вынудив его атаковать против уклона местности) или в неудачный момент (например, на марше). Кавалерия, артиллерия и полевые укрепления играли вспомогательную роль.

Со стратегической точки зрения, армии воевали преимуществено против армий. Жертвы среди мирного населения считались нежелательными эксцессами; делались попытки кодифицировать правила ведения войны с тем, чтобы исключить такие жертвы вовсе. Среди этих попыток наиболее известны Женевские соглашения, начавшие формироваться в середине XIX века.

Войны второго поколения

С технологической точки зрения, переход ко второму поколению тактики и стратегии был обусловлен появлением казнозарядных ружей (что резко повысило как скорострельность, так и дальнобойность), а затем пулеметов и автоматического стрелкового оружия. Это сопровождалось также совершенствованием полевых укреплений, в частности появлением противопехотных мин и колючей проволоки.

Главным тактическим изменением является переход от плотного строя первого поколения - линий и колонн, чрезвычайно уязвимых для пулеметного огня - к разреженному строю, цепям. При этом только атакующая сторона движется строем, обороняющиеся при этом залегают и окапываются. Тактика второго поколения популярна до сих пор; так, во время моей службы в Советской Армии в 1988-89 годах нас учили развертываться в цепь.

Асимметрия построений между атакующей и обороняющейся сторонами привела к резкому повышению относительной эффективности обороны и соответствующему повышению риска для нападающих. Война зашла в позиционный тупик: пехоту, которая заняла оборонительную позицию, а тем более успела в этой позиции окопаться, соорудить закрытые позиции для артиллерии, минные поля и заграждения, практически невозможно с этой позиции выбить.

Апофеозом этого тупика следует считать такие сражения Первой Мировой войны, как битвы при Сомме и Вердене, которые продолжались более года, приводили к многомиллионным жертвам и при этом не приводили к изменению занятых сторонами позиций, или Ржевско-Сычевскую "наступательную" операцию во время Второй Мировой войны.

Со стратегической точки зрения главным изменением является концепция и практика тотальной мобилизации и логически следующая из этой концепции практика тотальной войны. Целью войны стало демографическое и экономическое истощение противника, в том числе прямое уничтожение населения и гражданской промышленности. Поскольку все население противника и вся его гражданская промышленность представляет собой мобилизационный ресурс, победа требует уничтожения населения и промышленности.

Некоторые политические теоретики, например Г.Х. Хоппе, утверждают, что причиной перехода к тотальной войне является демократия. Это не совсем верно; настоящей причиной тотальной войны, как уже отмечалось, является тотальная мобилизация, которая не является неизбежным следствием демократии и практикуется также и в недемократических государствах.

В некоторых случаях - особенно ярким из которых является военное противостояние СССР и США после Второй Мировой войны - экономического истощения удавалось достичь и без военных действий, одним только военным строительством, так называемой "гонкой вооружений".

Гонка вооружений оказалась столь эффективным средством холодной войны прежде всего потому, что она провоцируется как минимум двумя разными причинами:

1. Внешней, военным строительством потенциального противника,

2. и внутренней, лобби национального военно-промышленного комплекса.

Самодостаточный и имеющий политическое влияние военно-промышленный комплекс в условиях гонки вооружений, таким образом, представляет собой своего рода "пятую колонну", силу, которая, хотя и не контролируется потенциальным противником, но объективно действует в его интересах.

Войны третьего поколения

Характерной чертой войн третьего поколения является использование асимметричной тактики и стратегии вместо шаблонных тактических и стратегических решений.

Тактика и стратегия состоит в том, чтобы отказаться от тактических шаблонов (что, впрочем, не отвергает применения стандартных тактик вообще, просто следует понимать, какие из стандартов применимы в данной конкретной ситуации). При принятии решений основным фактором является вопрос, против кого (против сторонников какой тактики и стратегии) данная тактика или стратегия будет применяться; необходим анализ слабых мест и шаблонных приемов противника и нанесение удара в тех местах и теми способами, при которых вероятность встретить эффективное сопротивление минимальна, а наносимый ущерб будет максимален. Так, "непробиваемый" фронт пехотных частей второго поколения может быть проломлен танковым клином; затем, вместо того, чтобы уничтожать войска противника по всему фронту, следует окружить участок фронта, перерезав линии снабжения.

К июлю 1943 года в районе Курска советско-германский фронт образовал выступ, известный как "Курская дуга". Немцы в аналогичных условиях с большим успехом применяли взлом фронта в основаниях выступа танковыми клиньями и последующее окружение войск в выступе, поэтому были основания предполагать, что этот прием будет использован и сейчас.

Разведданные подтвердили концентрацию войск, в том числе вооруженных новыми танками, в основаниях выступа. В кратчайшие сроки на советской стороне угрожаемых участков фронта были возведены эшелонированные оборонительные рубежи.

Пятого июля немецкие войска начали массированную атаку на обоих фасах выступа. К девятому июля на северном фасе немцам удалось продвинуться на 35 километров, но так и не удалось прорвать советскую оборону. На южном фасе, на Прохоровском направлении, четвертая танковая армия вермахта все-таки прорвала фронт. Советское командование направило для контрудара пятую танковую армию под командованием генерал-лейтенанта Ротмистрова.

Двенадцатого июля танковые армии вступили в бой. Ротмистров понимал, что вошедшая в прорыв танковая армия вооружена новыми танками PzV и Pz VI ("Пантерами" и "Тиграми"), которые значительно превосходили основные танки его армии (Т-34) по бронированию и вооружению, и модернизированными Pz IV, которые могли бороться с "тридцатьчетверками" на равных.

Ротмистров использовал тактику, ранее успешно применявшуюся немецкими танкистами на несовершенных Pz III и Pz IV ранних модификаций против Т-34: навязал противнику встречный бой. Благодаря быстрому сближению, немцы лишились возможности использовать превосходство в дальнобойности своих орудий; когда ударные группы сошлись вплотную, важны оказались не лобовое бронирование и дальнобойность пушек, а маневренность танков и скорость разворота башни, то есть параметры, по которым Т-34 имели небольшое, но преимущество.

Обе танковые группировки понесли большие потери; хотя поле боя осталось за немцами, стратегическая цель контратаки была полностью достигнута: наступление танкового клина захлебнулось и возможность окружения советских войск была практически исключена. Главным итогом сражения на Курской Дуге оказался полный переход стратегической инициативы в руки СССР.

Видно, что сама возможность ведения войн третьего поколения требует принятия нестандартных и рискованных решений по всей командной цепочке - от верховного командования до командиров дивизий и даже рот и взводов включительно. Командиры всех уровней должны понимать, что мог бы делать противник в данных условиях и должны знать, что именно противник делает в данный момент, опираясь на свежие и достоверные разведданные и оперативную связь с собственными войсками. В частности, в боях на Курской Дуге, без оперативной информации о том, куда движется танковая ударная группа немцев, просто "поймать" ее, не говоря уже о том, чтобы навязать встречный бой, было бы невозможно - именно поэтому встречные танковые бои так редки в мировой практике, и поэтому же танковые клинья имели такой большой успех в начале Второй Мировой войны.

Ведение боевых действий в соответствии с принципами войны третьего поколения против армий второго поколения имело совершенно сокрушительные результаты: примерами таких войн являются "блицкриги" начального периода Второй Мировой войны (в том числе и окончившееся почти полной катастрофой для СССР вторжение нацистов в 1941 году), арабо-израильские войны и, с некоторыми натяжками, американское вторжение в Ирак в 2003 году.

Наступательную войну армии третьего поколения можно без преувеличений описать как "раскатывание в блин", сопровождающееся массовыми сдачами обороняющихся в плен, огромными котлами окружения и относительно малыми потерями со стороны наступающих; необходимо также отметить, что в 1941 году немцы смогли - хотя и не с полным успехом - провести такую операцию против СССР, несмотря на то, что СССР в тот момент имел значительное количественное, а по некоторым типам вооружения, например по танкам, и качественное превосходство, то есть качество вооружений и вообще техническое оснащение в этих условиях играет важную, но не решающую роль. Решающую роль играет уровень подготовки офицерского состава и здоровый моральный климат в армии, как внутри самого офицерского корпуса, так и в отношениях между офицерами и солдатами.

Самая главная проблема подготовки к войне третьего поколения состоит в том, что поддерживать высокое качество офицерского корпуса и здоровый моральный климат в мирное время очень сложно. Фактически, единственный случай, когда армия, способная к ведению войны третьего поколения, была создана в мирное время - это гитлеровская Германия; при этом нужно отметить, что вермахт создавался практически на пустом месте, ведь веймарская Германия фактически не имела права содержать регулярную армию.

СССР в 1943-45 годах, безусловно, имел армию, способную к применению тактики и стратегии третьего поколения, но эта армия - прежде всего ее офицерский корпус - были созданы ценой огромных потерь в первой фазе войны, благодаря тому, что офицеры, по своим личным качествам пригодные лишь для управления операциями второго поколения, гибли или оказывались в плену непропорционально чаще. К сожалению, сохранить полученные такой ценой опыт и традиции в послевоенное время не удалось.

Характеристики постсоветской армии как неудовлетворительной и даже разложившейся широко распространены в современной печати, в том числе и в устах офицеров (чаще - ушедших по тем или иным обстоятельствам в отставку); впрочем, надо отметить, что сама проблема не уникальна для СССР и РФ, хотя некоторые из крайних форм разложения - такие, как "дедовщина" - действительно беспрецедентны в мировой практике.

Самым главным фактором разложения является то, что в условиях войны и в условиях регулярной армии мирного времени к офицеру предъявляются совершенно разные, практически не пересекающиеся, а в некоторых случаях и взаимоисключающие требования. Если во время войны от офицера, как уже отмечалось, требуется способность принимать самостоятельные, в том числе и рискованные, решения и авторитет среди подчиненных, то в мирное время решающим фактором является конформизм. Объективно проверить боевую готовность части на учениях и так нелегко, а в процессе разложения проверка боевой готовности подменяется показухой и внутренним взяточничеством.

В ряде случаев, особенно когда политический режим в стране не очень-то прочен, политическое руководство, опасаясь военного переворота, сознательно устраняет способных к самостоятельному мышлению (или даже похожих на способных к таковому) офицеров из армии. Несомненно, это было одним из важных факторов, которые привели к разложению послевоенной советской армии.

В демократических странах факторы, затруднявшие сохранение военных структур, пригодных для войны третьего поколения, менее очевидны, но также довольно сильны. Факторы эти состоят в том, что готовность к войне третьего поколения - это прежде всего вопрос состояния умов офицерского корпуса; убедительно продемонстрировать такую готовность налогоплательщикам и представительным органам трудно; гораздо легче демонстрировать численность и управляемость армии и тактико-технические данные систем вооружения (танков, самолетов и пр.), то есть параметры, решающие для войны второго поколения. Поэтому и в СССР, и в западных странах военное строительство после Второй Мировой Войны быстро вернулось в русло второго поколения.

С точки зрения военных, ядерное оружие - во всяком случае в том виде, в каком оно сейчас воспринимается - представляет собой идеальное изобретение, оружие, которое следовало бы придумать, даже если оно технически и невозможно. Действительно, наличие ядерного оружия позволяет требовать больших и все нарастающих ассигнований на военные программы, и при этом не участвовать в реальных военных действиях, то есть не подвергать боеспособность огромной и дорогостоящей армии реальной проверке.

Войны четвертого поколения

Войну четвертого поколения можно рассматривать как доведение принципов войны третьего поколения до логического завершения: в этой войне одной из - а возможно и обеими - сторонами столкновения являются вооруженные силы, формально, а часто и фактически не являющиеся армией. Одной, а часто и обеими сторонами конфликта при этом являются негосударственные общественные структуры. Речь идет о восстаниях - в том числе сепаратистских, партизанских войнах и других аналогичных явлениях, которые часто даже не имеют общепринятой классификации.

Вопрос об отнесении терроризма к четвертому или отдельному, пятому, поколению достаточно спорен. По современному определению, принятому ООН, терроризмом являются акты насилия против мирного населения, но не против представителей силовых и государственных структур - в последнем случае речь идет о партизанской войне. В этом смысле, террористы-народовольцы или, скажем, боевики Бен-Гуриона террористами в современном понимании этого слова не были.

Как я уже отмечал во введении, терроризм можно считать формой тотальной войны четвертого поколения: фактически, большинство терактов преследуют целью принудить к тем или иным действиям или бездействию государственные структуры, население здесь интересно лишь как избиратели или источник общественного мнения, обладающего влиянием на государство.

Структуры и способы комплектации и снабжения нерегулярных вооруженных формирований отличаются большим разнообразием. Вопреки часто появляющемуся в прессе голословному утверждению, далеко не всегда такие формирования получают поддержку и снабжение от внешних государственных структур, и даже когда такая поддержка есть, далеко не всегда она оказывается решающей. Рассуждения о "внешней поддержке" часто играют скорее психологическую роль, позволяя поддерживать мифологему вестфальской картины мира, в соответствии с которой только государство может вести войну и только государство является субъектом международной политики.

Недостаток оружия, снаряжения и формальной боевой подготовки такие формирования компенсируют высокой мотивацией (часто идеологической или религиозной), изобретательностью, хорошим знанием местных условий и хорошими же связями с местным населением; именно необходимость таких связей и доказывает, что зарубежная поддержка не является решающим фактором успеха в войне четвертого поколения, даже в условиях, когда такая поддержка наличествует.

Нередко формирования четвертого поколения используют прием, явно запрещенный Женевскими конвенциями как вероломство: маскируются под мирное население. Впрочем, в условиях тотальной войны нормы Женевских конвенций в отношении мирного населения также систематически нарушаются регулярными армиями, так что рассуждения о том, "кто начинает первым" в данном случае часто имеют схоластический характер.

Американская военная наука считает такие вооруженные формирования и ведущиеся ими войны более поздним явлением, чем войны третьего поколения, прежде всего потому, что они столкнулись с таким явлением уже после Второй Мировой войны. В действительности, первым крупномасштабным опытом войны четвертого поколения следует считать гражданскую войну 1918-1924 годов в России/СССР, или, во всяком случае, значительную часть театров этой войны. Впрочем, если понимать под войной четвертого поколения любой вооруженный конфликт с участием негосударственных образований, то к этому типу следует отнести многие колониальные и близкие к ним по форме и по существу конфликты, такие, как кавказские войны России в XIX столетии и войны США с индейскими племенами в тот же период.

СССР предоставляет также два примера достаточно редкого явления - чисто силовой победы регулярных вооруженных формирований над нерегулярными повстанцами, а именно подавление крестьянских выступлений в 20х годах и повстанческих движений на Западной Украине и в Прибалтике после Второй Мировой войны. В обоих случаях, впрочем, эти победы были достигнуты путем массовых репрессий и карательных акций против мирного населения.

Действительно, со стороны регулярной армии война против формирований "четвертого поколения" трудноотличима от карательной операции против мирного населения - это демонстрирует не только российский опыт (как исторический, так и свежий, например чеченский), так и, скажем, опыт войн, которые Франция и США вели во Вьетнаме. Регулярная армия, с одной стороны, малоэффективна в таких операциях - особенно плохо подготовленные армии второго поколения; с другой стороны, от участия в таких операциях сама армия разлагается, а на посторонних наблюдателей (и на самих военнослужащих) такие операции производят тягостное впечатление. Поэтому многие операции регулярной армии против повстанцев заканчивались отводом регулярных войск под давлением избирателей или просто активных антивоенных лобби.

Самой сложной проблемой войны четвертого поколения является прекращение такой войны. Действительно, когда войска противника открыто контролируются из некоего единого центра (так называемого "правительства"), этот центр всем известен и является признанным субъектом международного права, то очевидно, что для прекращения войны необходимо вступить в переговоры с представителями этого центра.

Но если такого центра не существует или он неизвестен, то переговоры вести просто не с кем. Если же такой центр существует, но не считается правовым субъектом и/или отказывается брать на себя ответственность за ведущиеся его именем военные действия (как в случае палестино-израильской интифады), то переговоры в лучшем случае оказываются непродуктивны, и после коротких перемирий война вспыхивает с новой силой - как мы неоднократно видели на примерах палестино-израильской или чеченской войн.

В этом смысле, за вестфальской картиной мира стоит определенная логика, не сводящаяся к картельному соглашению: проблема, которую соответствующие взгляды призваны решить, не в том, с кем можно вести войну, а в том, с кем следует вести переговоры о ее прекращении. Главная проблема, впрочем, состоит в том, что предложенное вестфальской политической теорией решение ущербно, оно работает лишь в весьма узких рамках, при выходе за которые мы получаем полное беззаконие; "Вестфаль" объясняет как прекратить войну, но "не войну" в рамках вестфальских взглядов невозможно ни вести, ни прекратить.

Одним из необходимых (но недостаточных) условий выхода из этого тупика является признание негосударственных структур субъектами права; важнейшим из прав, которое следует признать за такими структурами, является право заключать с государствами равноправные и обязательные к исполнению договоры. Безусловно, логическим завершением движения в этом направлении будет придание буквального смысла метафоре "общественного договора", т.е. признание, что отношения гражданина с государством по сути своей договорные, равноправные (с той лишь разницей, что гражданин является физическим, а государство - юридическим лицом) и обязательны к исполнению для обоих сторон, и признание, что государство не является - или, во всяком случае, не является единственным - источником права.

Так, конфликт в Приднестровье, хотя и остается формально неурегулированным - самопровозглашенная Приднестровская республика так никем и не признана - но по крайней мере, важная задача прекращения боевых действий была решена именно за счет того, что между правительством Молдовы и руководством повстанцев были достигнуты определенные соглашения, и эти соглашения соблюдаются обeими сторонами.

С этой точки зрения важно отметить, что современное международное право демонстрирует движение в обратном направлении, отказ от признания правовыми субъектами некоторых государств (чего стоит один только термин failed state). Так или иначе, движение в обоих направлениях демонстрирует внутренние слабости и противоречия вестфальской правовой логики.

При этом надо отметить, что полное удовлетворение требований одной из группировок, участвовавшей в войне четвертого поколения, вообще говоря, не является путем к стабильному миру. Так, создание государства Израиль, обусловленное в том числе (но и не только) деятельностью сионистских боевиков, не привело к долгосрочному миру на Ближнем Востоке, но лишь вынудило другие стороны конфликта (палестинских арабов) перейти к войне четвертого поколения.

При невозможности заключить мирный договор, история демонстрирует лишь два пути завершения войны четвертого поколения: массовые репрессии, в том числе массовые переселения, этнические чистки или даже геноцид населения, поддерживающего соответствующие вооруженные формирования, либо "деэскалация" конфликта, плавное, но последовательное снижение уровня вооруженного противостояния в регионе. Определенные успехи на втором пути были достигнуты в Северной Ирландии; если мы примем предложенное в начале раздела расширительное толкование и признаем кавказские войны XIX века войной четвертого поколения, то и замирение Кавказа следует признать успехом именно такой политики.

По данным http://cain.ulst.ac.uk/sutton/tables/index.html, с 1969 года по 2001 год в связи с вооруженным конфликтом в Северной Ирландии погибло 3523 человека; при этом 1111 из них принадлежали к британским государственным структурам и/или вооруженным формированиям (как армейским, так и полицейским); сотрудники вооруженных формирований гибли, главным образом, во внеслужебное время. За это же время от рук британских государственных вооруженных формирований погибло 363 человека, главным образом в период наибольшего обострения конфликта в 1972-77 годах.

Summary of Status of the person killed:

Status_Summary	Count
British Security	1111
Civilian	1856
Irish Security	10
Loyalist Paramilitary	151
Republican Paramilitary	395
TOTAL	3523

Summary of Organisation responsible for the death:

Organisation_Summary	Count
British Security	363
Irish Security	5
Loyalist Paramilitary	1020
not known	81
Republican Paramilitary	2054
TOTAL	3523

Деэскалация является трудной задачей, как для регулярной, так и для нерегулярной армии, ведь она требует, чтобы размещенные в зоне ведения войны четвертого поколения войска несли больше потерь, чем причиняли противнику, что противоречит и тактике войны второго поколения (к которой обычно готовят регулярные армии), и простым человеческим инстинктам - как солдат, так и избирателей, волей которых эти солдаты попали в зону конфликта.

Вооруженные силы и принципы их комплектации

По принципу комплектования, вооруженные формирования можно разделить на три основных типа: общенародное ополчение, призывная армия и "профессиональные" или, проще говоря, наемные вооруженные силы. Ниже мы рассмотрим отличительные черты этих армий и укажем, что между ними существует ряд переходных форм, некоторые из которых крайне любопытны и заслуживают более подробного обсуждения.

Наемные армии

Наемные армии также, как и ополчения, известны с древнейших времен; таким образом комплектовались легионы Римской империи в период ее упадка (ниже мы увидим, что это взаимосвязанные вещи). История Европы помнит несколько всплесков интереса к чисто наемным армиям - уже упоминавшийся период заката Рима, "Высокое" Средневековье и современность.

С политической точки зрения, наемная армия имеет одно большое преимущество: ее можно использовать для выполнения любых - то есть буквально любых - задач, в том числе и против собственного населения. Часто это же качество рассматривается и как недостаток такой армии.

Другим важным недостатком чисто наемной армии является невозможность ее уволить или даже серьезно сократить - проблема с которой столкнулся Рим периода упадка (где попытки сократить армию приводили к восстаниям и возведению на трон "солдатских" императоров), многие правители Средневековья, а также и многих стран современного "Третьего Мира".

Говоря точнее, чтобы сократить наемную армию, необходимо иметь вооруженные силы (не обязательно именно армию), комплектуемые по иным принципам, и сопоставимые с такой армией по боеспособности; теоретически, не обязательно даже иметь такие вооруженные силы, возможно, достаточно иметь возможность их быстро собрать. По видимому, руководствуясь именно этим соображением, большинство современных государств имеет гибридные вооруженные силы, различные компоненты которых комплектуются по разным принципам.

Так, современная Российская Федерации имеет:

1. полностью наемную полицию, по историческим причинам называемую милицией,

2. своеобразно комплектуемый офицерский корпус армии, который следует рассматривать как наемную армию с некоторыми чертами сословности (среди которых следует упомянуть долгосрочные контракты, разрыв которых сопряжен со значительными ограничениями, даже в мирное время),

3. призывной рядовой и унтер-офицерский состав армии,

4. Различные спецслужбы и ведомственные вооруженные формирования, в большинстве своем наемные, но есть и примеры призывных формирований, например, так называемые "внутренние войска".

Во многих случаях с наемниками могут расплачиваться не деньгами или не только деньгами. С абстрактно-экономической точки зрения это мало отличается от чистого найма, но с практической точки зрения некоторые способы оплаты приводят к своеобразным явлениям, из-за которых многие историки классифицируют получающиеся армии не как наемные, а как самостоятельные типы вооруженных формирований. Действительно, многие из таких армий лишены основного недостатка чисто наемной армии (невозможности ее распустить), но имеют самостоятельные, часто еще более серьезные, недостатки.

Рассмотрим некоторые примеры таких армий.

Рим раннего имперского периода расплачивался с легионерами, предоставляя им по окончании службы в собственность участки земли. Когда годная для раздачи земля кончилась, Рим вынужден был перейти к найму легионеров за деньги. Несомненно, что последующая потеря контроля над армией была одним из важнейших факторов падения империи.

Обширный набор разнообразных форм оплаты службы дают нам европейское Средневековье и эпоха абсолютистских монархий. Среди них следует упомянуть такое явление, как "кормления" и поместья, когда воину давали некоторую территорию вместе с населением. Население этой территории обязывалось воина кормить и снабжать средствами на вооружение, откуда и название одного из институтов этой группы.

Генезис соответствующих институтов довольно сложен, и, по видимому, разные его формы имеют разное происхождение, как "снизу" - от права выставлять вместо себя наемника в общенародное ополчение, так и сверху, чаще при завоевании соответствующих территорий.

Так или иначе, в средневековье мы обычно имеем дело с нерегулярными армиями, состоящими из таких вот "бартерных наемников" - такие армии представляют собой одну из форм феодального или сословного ополчения. В абсолютистский период помещики образовывали костяк или офицерский корпус регулярной армии - такие армии также называются сословными.

В краткосрочной перспективе такие армии гораздо привлекательнее чисто наемных, потому что помещиков легче контролировать (поместье-то можно отобрать), а с другой стороны, если при увольнении за помещиком сохраняется его поместье и другие привилегии, то это облегчает сокращение армии, если такая необходимость возникнет.

В долгосрочной перспективе такая система сталкивается с различными формами приватизации поместий и привилегий, фактического и юридического их превращения в наследуемую собственность и наследуемую сословную принадлежность; пожалования при этом теряют логическую связь с собственно службой. Нередко - как в России при Романовых - при этом приватизировалась не только земля поместий, но и люди.

Приватизация поместий всегда приводила к потере боеспособности армии (а иногда и к отказу, фактическому или даже юридическому, помещиков от службы - опять таки трудно не вспомнить историю установления крепостного права в России, знаменитый "Указ о вольности дворянской") и к серьезным социальным конфликтам. Несомненно, что такие явления и их последствия (как чисто военные, так и социально-политические) были одним из важных факторов крушения социального порядка Высокого Средневековья и перехода власти к абсолютистским монархиям. Несомненно также, что "крестьянский" - или, из другой перспективы, "дворянский" - вопрос в конечном итоге оказался одним из важнейших факторов падения дома Романовых в России.

Призывная армия

История знает два основных типа призывной армии: рекрутскую, когда призыв в армию происходит по жребию; срок службы при этом измеряется многими годами, а в некоторых вариантах системы - например, в установленной Петром I - служба вообще пожизненная, и собственно призывную, когда призыву подлежит все мужское население, но срок службы невелик. Интересное сочетание этих типов представляет современный Китай, мобилизационные возможности которого ограничиваются способностью экипировать и снабжать армию, а не демографическими факторами: в Китае срок службы составляет два года, но призыв производится по жребию.

Изобретателями призыва как института, по-видимому, следует считать османских турок. Армия Османской Империи состояла из легкой конницы, формируемой из этнических турок по принципу ополчения, и пехоты, так называемых янычар. Пехота комплектовалась очень специфическим образом: турки собирали с покоренных христианских земель своеобразный налог кровью, "призывая" первенцев мужского пола в очень раннем возрасте. Эти дети воспитывались в изоляции от родителей и образовывали своеобразную военную касту. Необходимо отметить, что, боеспособность этой армии была очень высока, поэтому опыт столкновений с османами оказал большое влияние на европейское военное строительство.

Никто из европейских правителей не рисковал в полном масштабе воспроизвести османский опыт; действительно, для его реализации необходимы завоеванные плотно заселенные территории, население которых рассматривается как не вполне люди. Отдельные эксперименты, как например с "кантонистами" в России в XIX столетии, были довольно робкими и не позволяли полностью укомплектовать армию.

Так или иначе, к XVIII веку в основном оформилась типичная европейская армия абсолютистского периода, формируемая по сословному принципу: офицерский корпус формировался из дворян, рядовые и унтер-офицеры - из набираемых из простонародья рекрутов.

В самом конце XVIII-начале XIX века Наполеон продемонстрировал, что всеобщий призыв позволяет одномоментно набрать гораздо более многочисленную армию, чем это возможно при любых моделях рекрутского набора. В условиях войны первого-второго поколений, "Бог на стороне больших батальонов", поэтому изменение модели комплектования позволило Наполеону получить решающие преимущества. Результаты его деятельности оказали огромное влияние на все последующее государственное строительство.

В частности, именно на опыте наполеоновских войн был сделан вывод, что небольшое государство не может себя защитить - идея, которая была основным доводом в пользу объединения Германии и Италии и пресечения - как "железом и кровью", так и идеологически - многих сепаратистских движений.

Правовое обоснование рекрутского набора с самого начала было не вполне ясным и остается не таковым до сих пор. Использовать средневековый институт ополчения как его обоснование было затруднительно: регулярное ополчение есть противоречие по определению, примерно такое же, как управляемая демократия, т.е. уже из самих определений входящих в это словосочетание слов ясно, что речь идет об извращении сути института при частичном сохранении его формы.

Определенную популярность имело определение рекрутского набора как "налога кровью", воинской повинности - в этом смысле рекрутский набор был лишь мягкой формой османской практики набора янычаров.

Набор янычар, кроме чисто военных целей, оказался мощнейшим социально-инженерным инструментом: действительно, современные турки (относящиеся к европеоидному типу) - потомки янычар лишь с небольшой примесью собственно этнических османских турок (которые были монголоидами), то есть при помощи этого института удалось создать почти полностью искусственную нацию.

Несомненно, что оставшаяся неизменной с советских времен российская призывная система более похожа на янычарский набор, чем на ополчение или боеспособные призывные армии (такие, как израильская): их объединяет относительно ранний возраст призыва, экстерриториальный принцип прохождения службы, большой срок непрерывного нахождения в войсках и целый комплекс других мер, направленных на изоляцию призывника от "гражданского" общества. Впрочем, поскольку призыв происходит все-таки не в раннем детстве, а срок службы относительно невелик, то с социально-инженерной точки зрения эффективность призыва оказывается крайне мала, и все перечисленные черты оказываются скорее раздражающим фактором, порождающим в обществе массовые антиармейские настроения.

Ополчение или милиция

Древнейшим типом вооруженных сил является общенародное ополчение или милиция (лат. militia - ополчение). Такое ополчение собирается при непосредственной военной опасности; в нем участвуют все здоровые мужчины, которые приходят со своим оружием и доспехами. Многие правовые системы предусматривали наказание за отказ от участия в ополчении, в том числе в виде штрафов. К расцвету средневековья появились нормы, допускавшие выставление вместо себя наемника. После отражения угрозы ополчение распускается, поэтому ополчение в чистом виде пригодно лишь для оборонительной войны.

История дает многочисленные примеры ополчений, собиравшихся для наступательных войн - например, армии гомеровской (а в действительности и классической) Греции, викинги, новгородские ушкуйники. Разумеется, ни о каком всеобщем обязательном участии в таких формированиях речи не шло; люди шли в поход за добычей, так что с экономической точки зрения такую армию следует считать своеобразной формой кооператива или артели.

Многие исторические книги рисуют ополчение в виде толпы крестьян, вооруженных дрекольем и вилами. Эта картина, как минимум, не вполне адекватна: так, во многих странах и регионах Европы общенародные ополчения сохранились до "высокого" средневековья и были весьма неплохо экипированы и подготовлены - можно вспомнить, например, шотландских горцев, вооруженных двуручными мечами, или тяжеловооруженную швейцарскую пехоту.

Швейцарская армия формируется по принципу народного ополчения до сих пор; да, эта армия уже много столетий не имела повода доказать свою боеспособность в реальном вооруженном конфликте, но вопрос в том-то и состоит, доказывает ли это непригодность или, напротив, слишком хорошую ее пригодность для ведения современной войны.

Еще один любопытный пример древнего общенародного ополчения, практически без изменения сохранившегося до новейшего времени, представляет российское казачество: казачьи части без сомнения доказывали свою высокую боеготовность и эффективность на фронтах Первой Мировой и гражданской войн, и, во всяком случае, низкая боеспособность не была в списке причин, по которым Советский Союз от таких частей отказался.

В современных условиях, ополчение в чистом виде имеет ряд серьезных недостатков, среди которых следует назвать:

1. Необходимость содержать вооруженные силы постоянной готовности, в том числе силы ПВО и ядерного возмездия.

2. Необходимость специальной подготовки - физической, стрелковой, навыков управления боевой техникой.

3. Организационные сложности при приобретении ополченцами дорогостоящих вооружений - артиллерии, танков, самолетов и т.д.

4. Возможность привлечь такую армию к боевым действиям только для целей обороны или, в некоторых условиях, для грабительской наступательной войны и практическая невозможность использовать ее для каких бы то ни было других задач (ниже, рассматривая причины ведения войн, нам придется задуматься о том, является ли это качество ополчения недостатком или скорее преимуществом).

Против общенародного ополчения можно также выдвинуть ряд других соображений. Так, концепция ополчения предполагает, что каждый гражданин владеет армейским оружием. Действительно, в Швейцарии каждый резервист хранит дома скорострельный карабин, а некоторые - пулеметы и ПЗРК. В этом смысле, против ополчения можно выдвинуть весь спектр аргументов, выдвигаемых против снятия ограничений на владение личным стрелковым оружием (обсуждение самих этих аргументов увело бы нас далеко от темы обзора).

В действительности, как показывает опыт той же Швейцарии, вполне возможно совместить участие в силах постоянной готовности с подготовкой резервистов. С этой точки зрения интересен также опыт Израиля, в котором армия формально призывная (призывника вооружает и экипирует государство), но по организации прохождения службы ЦАХАЛ больше похож именно на народное ополчение, чем на современную армию Российской Федерации.

Чтобы убедиться в этом, рассмотрим ряд характерных черт современной российской армии (ведь именно ее обычно имеют в виду защитники призывного принципа комплектации как идеальный тип призывной армии), Армии Обороны Израиля и англо-саксонского ополчения fyrd, первые упоминания о котором, как об установившейся традиции, относятся к 650 году н.э., и который последний раз собирался в XIV столетии.

	Россия	Израиль	Средневековая Англия
Срок службы	2 года[1]	3 года+ до 6 недель в год[2]	на время войны
Непрерывный срок пребывания в расположении части	2 года[3]	1 неделя[4]	40 дней, позднее 2 месяца
Комплектование частей	По заявкам частей	По заявкам частей с соблюдением территориального принципа, когда это возможно	Территориальное
Вооружение и обмундирование	Казенное	Казенное	За свой счет
Основное занятие во время пребывания в части	Хозработы (в том числе наведение "красоты") и строевая подготовка	Боевая и физическая подготовка	Участие в военных действиях
Подготовка резервистов	Бессистемная ("партизаны")	Ежегодные сборы	Бессистемная
Офицерский корпус	Комплектуется по совершенно иным принципам	Призыв на общих основаниях	Как таковой отсутствует; ополчение возглавляется выборным шерифом

[1] Для солдат и сержантов сухопутных войск.
[2] Для мужчин, рожденных в Израиле или прибывших в возрасте до 18 лет.
[3] "Ежегодный" отпуск в советской и современной российской армии рассматривается как исключительная награда или привилегия, а не право солдата.
[4] Важной особенностью израильской регулярной армии является то, что солдаты далеко не всегда находятся в расположении своей части. Размеры страны и практика направления на службу поближе к родному дому привели к тому, что вечером в расположении части остаются в основном лица внутреннего наряда и состав караула. Ну, и разве еще - наказанные. Большинство остальных солдат ночуют дома, особенно - девушки и резервисты.

Принято нерушимое правило: в пятницу после обеда домой отпускается максимальное количество солдат, которые в часть возвращаются только в воскресное утро. Поэтому в такое время и в пятничный вечер на всех перекрестках, у автобусных остановок и просто на обочинах множество солдат. Все они с оружием и огромными баулами, везут барахлишко для стирки или уже стиранное и еще мамины пироги. http://nvo.ng.ru/forces/2001-02-16/3_parad.html

Причины войн

На самом высоком уровне абстракции причины войн можно разделить на два типа: открытое и сознательное нарушение чужих прав (агрессивная война в чистом виде) и защиту права в условиях, когда средства мирного арбитража конфликта исчерпаны или кажутся несуществующими (оборонительная война). Разумеется, во все времена лидеры как государств, так и негосударственных силовых формирований представляли свои действия как оборону, а не как агрессию, используя при этом различные приемы.

Очень мало кому в мировой истории удавалось сколько-нибудь успешно вести войну, не имея на своей стороне поддержки населения. Поэтому, какими бы причинами ни была обусловлена война на самом деле, начинающий ее правитель вынужден озаботиться правовым обоснованием своих действий. Иногда такое обоснование порождается противоречиями в действующих правовых нормах.

Так, современное международное право одновременно провозглашает неотъемлемым правом государства сохранение своей территориальной целостности и одновременно неотъемлемым правом "наций" право на самоопределение. Надо отметить, что первоначально речь шла о праве на самоопределение населения территорий; преобразование этого лозунга в лозунг о праве наций произошло потому, что чаще всего это право использовалось этническими сепаратистскими и ирредентистскими движениями. Так или иначе, очевидно, что эти два права в большинстве случаев взаимоисключающи и оставляют силовое действие единственным доступным способом арбитража.

Существует также ряд универсальных "правовых" - или, скорее, демагогических - приемов, которыми можно формально оправдать практически любое наперед заданное действие.

Правовые поводы к войнам

Среди универсальных приемов, которые использовались для такой переквалификации с начала истории, следует упомянуть отказ противнику в правовом статусе. Так, древнегреческие полисы объявляли всех "не-эллинов" варварами, не имеющими никаких прав - что, впрочем, не мешало эллинам торговать с этими варварами, вступать в военные союзы и даже служить наемниками в персидской - то есть варварской! - регулярной армии.

Правовая система, сформировавшаяся в "поствестфальское" время отказывает в международно-правовом статусе всем негосударственным образованиям, а в последнее время делаются попытки создать риторическое обоснование для лишения такого статуса государств.

Кроме голословного объявления противника "просто бандитом", на практике нередко используется также представление, будто однократное или даже систематическое нарушение противником какой-то из правовых норм полностью выводит его из правового поля. Так, в неофициальных обсуждениях действий федеральных сил в Чечне часто встречается утверждение, что "федералы" не могут себя связывать нормами Женевских соглашений потому, что боевики также нарушают эти соглашения - в частности, маскируясь под мирных жителей, что с точки зрения Женевских соглашений классифицируется как вероломство.

При этом надо отметить, что сама проблема терроризма и "войн четвертого поколения" возникла в значительной мере из-за того, что целый класс социальных структур оказался вытолкнут вестфальской системой за пределы правового поля. В этом смысле, проблему терроризма в долгосрочной перспективе следует решать не расширением полномочий по применению силы (неважно, будет ли происходить такое расширение юридическим, через ООН, или явочным порядком), а напротив, расширением правового поля и включением в него явлений, находящихся сегодня за его пределами.

При этом расширение правового поля не может происходить за счет включения в него произвольных норм, например о "гуманитарных миротворческих акциях". Правовая система может быть стабильной лишь постольку, поскольку все ее участники хотя бы пытаются соблюдать нормы этой системы, поэтому расширение права должно происходить за счет попыток хотя бы понять принципы, которыми руководствуются - и которыми ограничивают себя - активисты негосударственных вооруженных формирований.

В публикации http://www.lewrockwell.com/lind/lind3b.html (материалы неофициального семинара, проводимого для офицеров морской пехоты США), этот вопрос поднимается в следующей формулировке: Вооруженные формирования четвертого поколения не будут подписывать Женевские конвенции, но, возможно, некоторые из них открыты для своего рода рыцарского кода, управляющего тем, как война против них могла бы вестись. Этот вопрос заслуживает исследования.

Важным доводом в пользу того, что многие вооруженные формирования "четвертого поколенич" не только открыты для тех или иных моральных кодексов, но и следуют им, является тот факт, что большинство таких формирований опираются на массовую поддержку со стороны местного населения. Прежде чем отвергать такие кодексы как "племенные" или "идеологические" и создавать мифологемы, что весь этот кодекс сводится к убийству неверных, следует хотя бы понять, в чем они состоят.

Еще один распространенный пример приемов, используемых для оправдания войны, состоит в преждевременном заявлении об исчерпании возможностей мирного арбитража конфликта. Например, потенциальный арбитр может быть объявлен предвзятым. Так, в американской прессе, особенно в изданиях неоконсервативной направленности, становится общим местом представление, что ООН бесполезна в качестве средства международного арбитража, но опасна как средство, ограничивающее способности США к самообороне против террористов. В частности утверждается, что такие постоянные члены Совета Безопасности, как Франция, Россия и Китай, более заинтересованы в ограничении США, чем в победе над терроризмом. Публикация http://www.aei.org/news/newsID.19763/news_detail.asp не уникальна в этом отношении, но интересна тем, что в ней данная точка зрения выражена открытым и весьма коротким текстом.

Эта позиция была бы смехотворной, если бы не представляла такую большую опасность. Да, право ограничивает действия субъекта (как физического, так и юридического лица, каковым является государство), в том числе и действия по самообороне. Но право само по себе является средством защиты; действительно, антиамериканские террористические движения не находили бы таких многочисленных сторонников, если бы не распространяющееся все шире и шире представление, что действия США противоправны.

Реальные причины войн

C древнейших времен одной из целей войн был грабеж, то есть присвоение имущества объекта агрессии. Грабеж завоеванной страны в настоящее время редко открыто провозглашается целью войны, но на практике нередко осуществляется, как в форме неорганизованного мародерства солдат армии-победителя, так и в форме организованной оккупационной политики. Так, представление, что захват контроля над иракскими нефтепромыслами был одной из, если не главной целью последней американо-иракской войны, очень распространено в средствах массовой информации, и достаточно хорошо соответствует наблюдаемым фактам.

В рабовладельческую эпоху "имуществом" нередко оказывались и люди, которых захватывали в плен с целью последующего требования выкупа или обращения в рабство. В наше эта цель ведения войн отходят на второстепенные роли, но не исчезла полностью. Так, нацисты угоняли на принудительные работы в Германию население завоеванных стран, в том числе России; сообщения о захватах заложников чеченскими боевиками, несомненно, сыграли большую роль в формировании поддержки второй чеченской кампании населением России.

Несомненно, что такие цели очень сложно использовать в качестве открытого оправдания войны, поэтому, как уже отмечалось, их редко открыто провозглашают.

Иногда войны с целью грабежа трудноотличимы от войн по поводу имущественных конфликтов. Так, формальным поводом к вторжению Ирака в Кувейт послужили обвинения в эксплуатации Кувейтом иракских нефтяных полей при помощи наклонного бурения; судя по тому, что попытки решить проблему мирными средствами были чисто символическими, реальной целью войны было что-то другое, возможно - захват контроля над кувейтскими нефтепромыслами. Ниже мы рассмотрим еще одну причину этой войны и увидим, что история этого конфликта более сложна; как и любое крупномасштабное явление, он не сводим к одной только причине.

Напротив, "средневековые" цели ведения войн, такие, как обложение противника данью или принуждение его к неравноправному военному союзу - вассалитету - постепенно уходят в прошлое. Практику взыскания репараций и контрибуций трудно счесть продолжением средневекового института данничества; обычно такие выплаты обосновывают возмещением ущерба, причиненного войной. Институт же вассалитета просто исчез.

Религиозные войны на межгосударственном уровне не происходили уже давно, но сепаратистские движения, имеющие религиозную или смешанную религиозно-этническую окраску часто приводили к возникновению войн четвертого поколения (из ярких примеров следует назвать террористическую кампанию в Северной Ирландии, порожденную конфликтом между католической и протестантской общинами), а обвинения в этнических и этнорелигиозных дискриминации и "чистках" неоднократно служили обоснованием для "гуманитарных" миротворческих акций, таких, как бомбардировки Югославии.

История ираких войн также прослеживается до религиозного конфликта, который, хотя и не является основной причиной войны, но в полном списке причин все-таки присутствует: так, одной из составляющих конфликта между Ираком и Кувейтом были займы, которые Кувейт предоставлял Ираку на войну с Ираном. Ирак доказывал, что эти займы были вовсе не займами, а вкладом Кувейта в общеарабское дело борьбы против "еретиков"-шиитов.

Также уходят в прошлое и цели войн раннего Нового времени, территориальные захваты, то есть установление военного и политического контроля над завоеванной территорией с последующей интеграцией этих территорий и их населения в фискальную и полицейскую систему страны-победителя. По видимому, важным фактором, приведшим к прекращению войн такого типа, является рост "социального" перераспределительного государства.

Действительно, современное государство заявляет достаточно масштабные обязательства перед своими гражданами. Распространение этих обязательств на жителей завоеванных территорий могло бы оказаться дорогостоящим и было бы неверно (а может быть, как раз верно?) понято коренным населением страны-победителя. Так, можно представить себе реакцию избирателей США на попытку присоединить Ирак в качестве штата с последующим распространением на жителей Ирака программ вэлфэра, Medicare/Medicaid и других федеральных социальных программ.

Место территориального захвата заняла политика войн до "безоговорочной капитуляции", т.е. заканчивающихся полным устранением правительства побежденной страны и установлением в этой стране более или менее марионеточного режима. Такую политику часто описывают как неоколониалистскую, но крупномасштабным примером ее применения являются режимы, установленные державами-победительницами в Германии по итогам войны, которую при всем желании нельзя отнести к колониальным.

В настоящее время такая политика оказывается все менее и менее успешной, так что в обозримом будущем можно ожидать отказа и от таких войн. Действительно, наиболее известные очаги войн четвертого поколения, такие, как Афганистан, возникли именно в результате последовательности неудачных попыток установить марионеточный режим.

Другая цель войн Нового времени - принуждение противника к проведению или отказу от протекционистских мер, в том числе принуждение к вступление в протекционистский союз против третьей страны - напротив, до сих пор актуальна. Так, целью вторжения Ирака в Кувейт были не столько нефтепромыслы как таковые, сколько принуждение Кувейта к проведению определенной картельной политики в рамках ОПЕК. Несомненно также, что если бы ОПЕК не проводил политику завышения цен на нефть, США имели бы гораздо меньше причин для вторжения в Ирак.

Первая открытая угроза со стороны Саддама Хусейна в адрес Кувейта прозвучала в конце мая 1990 года на саммите арабских стран. Хусейн обвинил Кувейт в превышении квот на экспорт нефти, установленных ОПЕК; падение цен на нефть в 90м году, вызванное этим нарушением картельных соглашений, нанесло удар по экономике не только Ирака, но и ряда других нефтеэкспортирующих стран, в том числе Советского Союза.

В июле того же года, на встрече ОПЕК в Женеве, к списку обвинений в адрес Кувейта добавились претензии по поводу эксплуатации нефтяных полей в Румайле (спорной пограничной территории) и обвинения в эксплуатации этих полей путем наклонного бурения, а также требование списания займов, предоставленных Кувейтом в 80х годах на войну с Ираном (из-за падения цен на нефть Ирак не мог обслуживать свой внешний долг). Семнадцатого июля Ирак начал собирать войска на границе с Кувейтом; это сопровождалось требованиями прекратить превышение нефтяных квот и угрозами в адрес основных нарушителей, Кувейта и ОАЭ.

Переговоры эмиссаров Ирака и Кувейта, проходившие 31 июля и 1 августа в Саудовской Аравии, завершились неудачей, но что именно послужило причиной срыва переговоров, в открытой печати не публиковалось. Второго августа 1990 года иракская армия перешла границу Кувейта. http://www.nmhschool.org/tthornton/mehistorydatabase/gulf_war.htm

Несомненно, что последующее вмешательство США было продиктовано не столько заботой о страдающем населении Кувейта, сколько желанием расколоть и напугать страны ОПЕК и удержать низкие цены на нефть.

Моралей из истории иракских войн последнего десятилетия можно извлечь несколько. Одна из этих моралей классическая и приписывается Фредерику Бастиа: если товары - в данном случае нефть - не могут [свободно] пересекать границы, то границы будут пересекать армии. Другая, примерно столь же очевидная, мораль, состоит в том, что проводить жесткую протекционистскую политику, не имея сильной армии или хотя бы сильных союзников, просто опасно.

Несколько менее очевидно соображение, что решение России не вступать в ОПЕК и удовольствоваться статусом наблюдателя следует признать разумным; можно представить себе энтузиазм, с которым активисты этого картеля, имея в своих рядах ядерную державу, взялись бы за ограничение нефтяных квот, и эскалацию международной напряженности, к которому этот энтузиазм мог бы привести.

Еще одной важной причиной современных войн, несомненно, являются сугубо внутренние причины, или, точнее, представление, что "быстрая победоносная война" является хорошим средством повысить доверие к правительству, отвлечь избирателей от внутренних - в том числе и от сугубо экономических - проблем и оправдать те или иные внутриполитические меры и экономические регулятивы.

Войны как инструмент решения внутриполитических задач применяются не только демократическими государствами.

Такая точка зрения обычно высказывается оппонентами действующего правительства и данной конкретной войны и практически никогда не высказывается в открытой печати сторонниками войны - поэтому собрать убедительные цитаты, подтверждающие сознательное проведение такой политики, затруднительно.

Но несомненно, что внутриполитические причины играют значительную роль при принятии решения о том, следует ли добиваться эскалации данного конкретного внешнеполитического конфликта в войну или его необходимо разрешать мирными средствами - об этом свидетельствует, в частности, совпадение многих войн по времени с внутриполитическими событиями, в том числе и просто с избирательным циклом, в странах, которые эти войны инициировали.

Несомненно, что такая политика опасна в целом ряде отношений, даже если отвлечься от ее моральной оценки: действительно, немало примеров превращения маленькой победоносной войны в тяжелое и унизительное поражение (русско-японская война 1905 года), тотальную войну на взаимное истощение (Первая Мировая война) или затяжную войну четвертого поколения (вторжение США во Вьетнам в 1964 году, советских войск в Афганистан в 1980 году).

Причины войн четвертого поколения

Войны четвертого поколения ведутся негосударственными образованиями и большинство из перечисленных в предыдущем разделе целей просто не имеют смысла для таких структур.

Войны четвертого поколения ведутся главным образом под этническими и религиозными лозунгами; иногда эти лозунги используются в сочетании). В первом приближении войны четвертого поколения можно разделить на:

1. освободительные, то есть ведущиеся против оккупационного, колониального или открыто марионеточного режима, либо интервенционных сил;

2. инсургентские, то есть ведущиеся с целью свержения действующей власти и установления новой;

3. сепаратистские, то есть преследующие целью отделение части территории от государства, за которым эта территория числится, и формирование на этой территории нового государственного образования;

4. ирредентистские, когда также ведется речь об отделении части государственной территории, но вместо формирования нового государственного образования речь идет о присоединении к уже существующему государству.

Данная классификация охватывает лозунги, под которыми повстанцы выступают и под которые они собирают сторонников. Как и в случае с межгосударственными войнами, такие цели далеко не всегда совпадают с реальными целями повстанцев.

При анализе целей таких войн необходимо также помнить, что силы повстанцев нередко представляют собой более или менее хрупкую коалицию группировок, преследующих разные, в том числе и взаимоисключающие цели. В этом случае, достижение одной цели (ухода интервентов - например, советских войск из Афганистана) нередко не означает установления мира, а приводит к продолжению войны между группировками, которые ранее с определенным успехом выступали совместно, т.е. освободительная война после победы прекращается в гражданскую.

Нередко война четвертого поколения является прямым продолжением межгосударственной войны. Наиболее очевидным примером такого перехода является современная война в Ираке: действительно, каким бы несправедливым ни был режим Саддама Хусейна, без определенного количества сторонников он бы не выстоял; можно было ожидать, что часть этих сторонников не признает поражения. При этом неразумная политика или даже отдельные ошибки оккупационной администрации может привести к тому, что политические противники свергнутого режима также возьмутся за оружие - что и наблюдается в Ираке.

Для слабых в военном отношении режимов, особенно для режимов, не обладающих ядерным оружием, переход от межгосударственной войны к войне четвертого поколения может быть вполне оправданным, хотя во многих отношениях и рискованным действием.

Сепаратистские и ирредентистские движения обычно порождаются реальной или воспринимаемой дискриминацией или, реже, опасностью введения дискриминационных мер. Поскольку в последние 150-200 лет такая дискриминация обычно происходила по этническому и/или религиозному признаку, такие движения обычно принимают этническую, религиозную и смешанную этно-религиозную окраску; впрочем, обычно причиной является не религия и не этническая идентичность как таковая, а имено дискриминация со стороны государства.

За те же последние 150-200 лет, с ростом доли государственных расходов в ВВП и вообще роли государства в экономике, все чаще и чаще основной формой дискриминации оказывается дискриминация экономическая.

Одним из источников экономической дискриминации оказывается попросту тот факт, что ни один известный метод сбора налогов не оказывается полностью экономически нейтральным. Так, подушный налог оказывается более тяжел для более бедных слоев населения и/или для тех, в чьем доходе значительную роль играет бартер и натуральное хозяйство; подоходный налог - для тех, чьи возможности по сокрытию доходов ограничены и т.д.

Впрочем, прямые налоги редко воспринимаются как дискриминационные; гораздо большую опасность в этом смысле представляют косвенные налоги и экономические регуляции, пытающиеся "подкормить" одни отрасли экономики за счет других. Из-за межрегионального разделения труда часто оказывается, что целевые меры по поддержке одних отраслей (как прямое субсидирование, так и протекционистские, монопольные или антимонопольные меры) приводят к межрегиональному перетоку средств. Одни регионы страны оказываются донорами государственного перераспределения, другие - получателями.

При этом надо отметить, что сложная система прямых и косвенных регулятивов и субсидий приводит к тому, что реальный переток средств оказывается сложно определить и трудно сказать, кто является нетто-донором, а кто нетто-получателем в действительности, поэтому представление о направлении дискриминации может оказаться ошибочным. Для возникновения сепаратистского движения оказывается достаточно представления о дискриминации, в том числе и ошибочного.

Так или иначе, многие сепаратистские движения - например, сепаратистское движение басков в Испании - возникают в регионах, являющихся донорами общегосударственного бюджета. Если границы регионов-доноров совпадают с районами компактного проживания этнических или религиозных групп, то мысль о том, что "на самом деле это этническая дискриминация" может оказаться убедительной.

В данном случае я должен сослаться на самого себя, на свою статью http://www.sapov.ru/journal/02/p_serebriannikov.htm, в которой этот вопрос рассматривается в чисто умозрительном разрезе. Проблема состоит в том, что при представительной демократии очень велика опасность сознательной дискриминации проигравших на выборах меньшинств со стороны победившего большинства; опасность - опять-таки, не только реальная, но и воспринимаемая - такой дискриминации может приводить к очень быстрому вырождению демократии в совершенно недемократический по сути режим.

Чтобы предотвратить такое развитие событий, все современные демократии вводят тайное голосование как обязательное требование. Но если голосование или хотя бы подсчет голосов организуется по округам, а округа неоднородны - например, по этническому принципу, то голосование оказывается не таким уж тайным; в этом смысле, региональная экономическая дискриминация может восприниматься как наказание за то, что жители региона проголосовали не так, как надо. Эта гипотеза очень убедительна, очень легко распространяется в народе и, если она она распространилась, ее чрезвычайно сложно опровергнуть, и при этом она создает богатую питательную среду для сепаратистских настроений.

Так, представление, что энергетические трудности Приморья и конкретно Владивостока обусловлены не объективными проблемами развития региона и владивостокского ЖКХ, а личным конфликтом между Чубайсом и Наздратенко или, соответственно, Черепковым, в Приморье распространено настолько, что другие версии конфликта жителями региона даже не обсуждаются; эта же версия доминирует и в местной прессе региона.

Такие явления особенно опасны в условиях, когда бюджет собирает основные доходы из небольшого числа источников, например как сейчас в России - с нефтедобывающих компаний. Поэтому часто встречавшиеся в 90е годы в дискуссиях о том, что делать с Чечней, точки зрения, что "отпустим Чечню - тут же попытаются отложиться Татарстан и Башкририя" не так уж фантастичны, но они не доводят рассуждение до конца: действительно, в сложившихся условиях Татарстан, Башкирия и другие ресурсные регионы имеют стимулы для сепаратизма; однако надо понимать, что показательное пресечение сепаратизма силовыми средствами может служить лишь краткосрочным решением проблемы (если вообще является таковым - чеченский опыт заставляет в этом сомневаться); в долгосрочной перспективе надо решать проблему в корне, то есть устранять сами стимулы и поводы для сепаратизма, то есть воспринимаемую и реальную межрегиональную дискриминацию.

В этом смысле, опасна также и внешнеэкономическая дискриминационная политика, например в соответствии с доктриной "либеральной империи", в том виде, как она провозглашалась А. Чубайсом: да, действительно, привязывание других стран к себе при помощи торговых льгот - краткосрочно эффективный и более мягкий способ, чем принуждение к союзническим отношениям чисто военными средствами, но такие связи воспринимаются населением привязываемой страны как "имеющие двойное дно": сегодня русские нас подсаживают на дешевые нефть/газ, а потом им что-нибудь стукнет в голову (или у них там военный переворот случится) и они нас отключат.

Союз (неважно, военный или экономический), который установлен и удерживается способами, раздражающими и/или вызывающими опасения хотя бы у одной из сторон, всегда воспринимается как несправедливый и оказывается непрочным. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть на взаимоотношения между США и странами ОПЕК, которые одновременно привязаны друг к другу (во многом искусственными) экономическими связями, и одновременно же ненавидят друг друга.

Другая опасность состоит в том, что в сознании населения и "лиц, принимающих решения" стирается граница между экономическими и неэкономическими, то есть силовыми средствами решения проблем - это относится как к "привязываемой", так и к "привязывающей" сторонам таких взаимоотношений.

Экономика войны и военного строительства

Одним из важных проявлений кризиса принципов современного государственного строительства является смена, если даже не извращение целей этого строительства. Изначально война рассматривалась как продолжение политики другими средствами. В XX веке и в наше время мы все чаще сталкиваемся с обратным явлением, с военно-промышленным лобби, диктующим те или иные политические и экономические меры; война или, точнее, военное строительство оказывается самоцелью, которой подчинена вся остальная деятельность государства.

Наиболее ярко эта тенденция видна в военном строительстве советского времени. Вот как описывает ситуацию в ВПК 70-80х годов сотрудник (к началу 70х годов - заведующий сектором) НИЭИ Госплана СССР академик Ю.В. Яременко:

Военные суперведомства стали работать в автономном режиме. Если задачу военного противостояния принять как рациональную, то их деятельность решению этой задачи уже не отвечала. С рациональной точки зрения вопрос должен был стоять так: каков наиболее адекватный ответ на очередной технологический вызов Запада? Но фактически он так уже не стоял. Продолжалось бессмысленное с военной точки зрения наращивание производства танков и всевозможной другой боевой техники, неадекватной новой военно-технологической обстановке.

Таким образом, я вижу два основных фактора кризиса. Первый - гонка вооружений - это чисто экзогенный фактор. Второй, с моей точки зрения, был внутренним. Конечно, это гипотеза, ее надо проверять, но меня не оставляет ощущение, что в военно-промышленных структурах сложился свой собственный механизм воспроизводства, бюрократического воспроизводства. Ясно, что первоначальный импульс давали шедшие с Запада технологические инновации. Если за рубежом создавалось что-то новое, мы немедленно начинали разрабатывать это у себя. Сначала эти вновь возникавшие производственные структуры были маленькими, затем они росли, потом происходило резкое их расширение, своего рода взрыв. Было бы очень интересно проследить эволюцию этих структур, их зарождение и экспансию. Мне кажется, что как раз в тот момент, когда смысл их существования утрачивался, экспансия становилась самой большой. Они начинали размножаться, создавая себе уже искусственное пространство для роста. http://science.csa.ru/Info/yar_part3.htmr

Механизм самовоспроизводства неконтролируемых или плохо контролируемых извне бюрократических (и вообще иерархических) структур подробно рассмотрен в известном эссе С. Паркинсона, "Закон Паркинсона" которое из-за особенностей изложения обычно считается сатирическим; в действительности, Паркинсон в этом эссе предлагает достаточно серьезное исследование, основанное на априорных представлениях и подтверждаемое эмпирическими данными, например, ростом персонала Министерства Колоний Великобритании:

...штат министерства колоний в пору упадка империи представляет еще больший интерес [чем обсуждавшаяся ранее численность Адмиралтейства]. Прирост в министерстве колоний нагляднее, так как там нет ничего, кроме служащих. Статистика здесь такова:

Год .. 1935 . 1939 . 1943 . 1947 . 1954
Штаты . 372 .. 450 .. 817 . 1139 . 1661

Прежде чем показать, с какою скоростью растут штаты, мы отметим, что объем дел министерства отнюдь не был стабильным в эти годы. Правда, с 1935 по 1939 год население и территория колоний почти не изменились, зато к 1943 году они заметно уменьшились, так как много земель захватил противник. К 1947 году они увеличились снова, но затем с каждым годом уменьшались, ибо колония за колонией обретала самостоятельность. Казалось бы, это должно отразиться на штатах министерства, ведающего колониями. Но, взглянув на цифры, мы убеждаемся, что штаты все время растут и растут. Рост этот как-то связан с аналогичным ростом в других учреждениях, но не связан никак с размерами и даже с самим существованием империи. http://www.lib.ru/DPEOPLE/PARKINSON/parklaws.txt

Вкратце, теория Паркинсона состоит в следующем: поскольку каждый участник иерархической структуры (будь то бюрократия в чистом виде или армия) заинтересован в карьерном росте, то он заинтересован в увеличении количества подчиненных: превращении себя в руководителя группы, группы в отдел, отдела в сектор и т.д.. Непосредственный руководитель сотрудника также заинтересован в росте своего статуса, то есть не заинтресован в пресечении этого процесса, но заинтересован в его развитии. Поэтому в условиях, когда объем и качество выполняемой работы проверяются только внутренними по отношению к структуре функционерами (а именно такова ситуация в армии мирного времени), структура будет расти экспоненциально.

Необходимо подчеркнуть, что проблема здесь не в бюрократии как таковой, а именно в ситуации, когда структура сама определяет содержание и качество выполняемой работы, т.е. сама ставит себе задачи и сама контролирует их выполнение, т.е. самодостаточна в строгом смысле этого слова, и при этом имеет решающее право голоса в определении своего бюджета. Армия мирного времени и сросшийся с армией ВПК являются примерами именно таких структур.

Необходимо подчеркнуть также, что попытки контролировать этот процесс через один только бюджет, как это делается в большинстве современных государств, как демократических, так и недемократических, в долгосрочной перспективе обречены на провал: действительно, сокращение бюджета останавливает экспоненциальный рост, но не устраняет причины, по которым сотрудники организации заинтересованы в этом росте; также, поскольку сотрудники самодостаточной структуры, в сущности, не заинтересованы в качестве выполняемой работы (в случае армии - в обороноспособности), то бюджетное сжатие всегда приводит к снижению обороноспособности (если появляются объективные данные, что обороноспособность снизилась, то наготове объяснение, что это же вы нам бюджет срезали). При этом увеличение бюджета приводит к возобновлению экспоненциального роста армии, но не к повышению обороноспособности, то есть попытки контролировать армию через один только бюджет приводят к разложению армии, но не к снижению расходов на нее.

В случае армии и военного строительства, этот процесс усугубляется также гонкой вооружений: армии и военно-промышленные комплексы потенциальных противников всегда имеют причину лоббировать свой рост, ссылаясь на аналогичный рост у противника. При этом армия и ВПК не заинтересованы в дешевых асимметричных ответах, а избиратели и власть часто просто не задумываются над проблемами военного строительства в таком разрезе, поэтому гонка вооружений оказывается самоподдерживающимся процессом и, как мы видели, может привести к экономическому коллапсу одной (а то и обоих) сторон без всяких военных действий.

В современных условиях все это дополнительно усугубляется некоторыми распространенными экономическими заблуждениями. Так, широко распространено представление, что военное строительство и даже война - во всяком случае, война, происходящая "малой кровью на чужой земле" - стимулируют экономическое развитие. Несостоятельность второй части этого представления мы уже видели: риск, что война малой кровью на чужой земле перерастет в войну большой кровью и на своей земле, весьма велик. Первая же часть этого представления, касающаяся только военного строительства, нуждается в дополнительном и более подробном анализе.

"Окно Бастиа" или военное строительство как стимулятор экономики

Тезис, что развитие ВПК способствует экономическому росту, на первый взгляд представляется парадоксальным, потому что он противоречит здравому смыслу. Детальный анализ аргументов в пользу этой точки зрения показывает, что никакого парадокса или противоречия здесь нет, а сам тезис просто неверен.

Действительно, рост ВПК приводит к росту некоторых макроэкономических показателей, в первую очередь валового внутреннего продукта и уровня безработицы. Но дело в том, что эти показатели сами по себе не описывают уровень экономического роста, а при определенных обстоятельствах могут описывать нечто совсем иное, к росту экономики отношения не имеющее.

Широко известна демонстрация разницы между этими показателями и собственно экономическим ростом, принадлежащая известному экономисту и экономическому публицисту XIX века Фредерику Бастиа.

Мальчик играл на улице мячом и разбил окно, то есть причинил ущерб владельцу дома. Отец мальчика расплатился с владельцем дома, то есть стал беднее на стоимость вставки нового стекла; благосостояние владельца дома в лучшем случае не изменилось а в худшем, если мы учтем моральный ущерб и затраты времени на ремонт, он также стал беднее. Т.е. никому от разбитого окна не стало лучше, а кому-то стало хуже. Таким образом, при простом анализе ситуации мы можем сделать вывод, что общество в целом от разбитого окна стало беднее.

Но, скажет сторонник роста ВПК - или, точнее, должен был бы сказать, если бы последовательно применил свою логику к этой ситуации - разбив окно, мальчик дал работу стекольщику, а стекольщик, в свою очередь, дал работу столяру (который делает рамы), кузнецу, который делает гвозди, стеклодуву, и так далее по технологическим цепочкам вплоть до лесорубов и рудокопов (т.е. тех, кто добывает природные ресурсы, из которых в конце концов получаются материалы для окна), а с учетом того, что и лесорубы, и рудокопы пользуются инструментами, то опять кузнецу и т.д. При этом все перечисленные получили некоторую дополнительную прибыль, которую, возможно, потратили на увеличение своего потребления, то есть дали работу еще кому-то. Таким образом, разбитое окно привело к увеличению ВВП и занятости.

В данном упрощенном примере хорошо видно, что разбитое окно привело к уменьшению макроэкономического показателя, который не учитывается ни в ВВП, ни, тем более, в уровне безработицы, а именно объема накопленных материальных благ. В то же время именно накопленные блага (в том числе денежные сбережения и товары длительного потребления, как "потребительские" - дома, окна, бытовое оборудование, так и промышленные), по видимому, правильнее всего было бы считать основным параметром, определяющим уровень экономического развития.

Однако уровень накопления непопулярен как макроэкономический показатель, и тому есть важные причины, среди которых следует назвать очевидные методологические сложности при его вычислении. Так, систематический подсчет фонда накопления ведется только для промышленных предприятий, в виде бухгалтерской балансовой стоимости основных фондов, но не для домохозяйств; при этом балансовая стоимость промышленного оборудования может изменяться не только из-за его физического износа, но и из-за морального старения, то есть из-за появления на рынке более совершенного аналогичного оборудования, то есть труднопредсказуемым образом. При попытках учесть денежные сбережения, лежащие на банковских депозитах и вложенные в ценные бумаги, очень сложно избежать двойного счета.

В силу вышеперечисленных и ряда других причин общепринятой методики подсчета фонда накопления в масштабах экономики не существует. Однако нам необходимо зафиксировать, что в условиях, которые мы рассматриваем в примере с разбитым окном, все эти методологические тонкости не имеют смысла. Мы имеем простую ситуацию, когда объем накопленных материальных благ вдруг некомпенсированно уменьшился (в этом смысле даже неважно, с какого момента мы отсчитываем это уменьшение - с момента исчезновения целого окна или с момента, когда денежные сбережения отца мальчика уменьшились на соответствующую сумму). Кто-то стал беднее, и ничего вокруг не изменилось, значит и общество в целом стало беднее.

Но хорошо - скажет более дотошный сторонник неограниченного военного строительства - в момент, когда окно разбилось, общество в целом стало беднее. Но ведь все эти стекольщики, кузнецы и прочие косвенно вовлеченные в процесс его восстановления люди потратили часть средств на обновление и расширение своих основных средств, а часть прибыли - на денежное накопление. Не окажется ли, что соответствующий рост ВВП через некоторое время скомпенсирует потерю от разбитого окна, а еще через некоторое время приведет к росту этого самого накопления по сравнению с гипотетическим сценарием, при котором окно осталось бы целым?

Для ответа на это возражение придется рассмотреть несколько более сложный сценарий. Действительно, раз уж мы рассматриваем кузнецов и рудокопов, мы должны признать, что наш мальчик с мячом не мог внести значительного вклада в изменение структуры фондов накопления. Но рассмотрим аналогичный пример в масштабе, заведомо сопоставимом с размерами рассматриваемой экономики: вместо мальчика с мячом, рассмотрим результат деятельности взрослых дядей, которые осуществили высотный ядерный взрыв. Радиоактивное заражение оказалось небольшим, больших пожаров тоже не было (ну, так вот повезло), но окна в домах повылетали на огромной территории.

Разумеется, такое событие приведет к бурному росту стекольного бизнеса, а в начальный период также, возможно, к росту бизнеса производителей заменителей оконного стекла (фанеры, картона, прорезиненных тканей, листового железа и т.д.). Но когда все наконец-то вставят себе окна, накопленные в стеклодувной и стеклорезной промышленности основные фонды станут избыточными и резко потеряют в цене. Возможно, кому-то это позволит вставить себе тройное остекление или застеклить лоджию, так что потеря в стоимости этих фондов может происходить не очень-то резко и/или поэтапно, но она неизбежно произойдет. Стекольщики и стеклодувы будут терять работу, стеклорезные мастерские - закрываться и т.д.

Вместо устойчивого экономического роста наша стеклобойная деятельность привела к краткосрочному росту ВВП и занятости и к искажению структуры основных фондов. Это искажение рано или поздно потребует более или менее дорогостоящей обратной перестройки, которая на графиках ВВП и занятости будет выглядеть как кризис или даже рецессия. Конечно, можно скомпенсировать этот кризис, взорвав еще одну бомбу и снова выбив все стекла...

Развитие ВПК с этой точки зрения аналогично росту стекольной промышленности после высотного ядерного взрыва: да, ВПК формирует собственные основные фонды, но потом значительную часть этих основных фондов трудно переориентировать на какие-то цели, кроме производства вооружений. Установка для химического фрезерования титановых листов или, скажем, для электросварки того же титана нужна для производства сверхзвуковых истребителей, но когда потребность в истребителях оказывается удовлетворена, эти установки и занятые их эксплуатацией люди оказываются никому не нужны. Людей-то еще можно переучить, но оборудование, на производство которого затрачены огромные средства, оказывается с экономической точки зрения чистой потерей основных фондов.

Эти же рассуждения применимы и к другим направлениям военного строительства, например к формированию гигантских продовольственных запасов "на случай атомной войны" - да, они дают работу людям и повышают ВВП, но не дают полезного вклада в накопление (или дают лишь очень ограниченный вклад) и дальнейший экономический рост. В этом смысле, военное строительство следует расценивать не как инвестиции, а как своеобразную форму потребления.

Третий слой аргументации составляет тезис, что военно-промышленное строительство стимулирует научно-технический прогресс, в том числе и в гражданских секторах экономики. Действительно, список технологий, первоначально разработанных для военных целей или, во всяком случае, на деньги оборонных министерств, и потом нашедших применение в гражданской экономике, впечатляет, потому что он включает в себя газотурбинные двигатели, радары и вообще СВЧ-технику (в том числе радиорелейные линии и микроволновые печи), спутники, ядерную энергетику, компьютеры фон-неймановской архитектуры, интегральные микросхемы, сетевые протоколы TCP/IP и глобальные системы позиционирования.

Во первых необходимо отметить, что сам по себе этот тезис, даже если мы его примем, доказывает лишь пользу военных НИОКР, но не ВПК как такового. Наиболее показателен в этом смысле пример стека протоколов TCP/IP, который разрабатывался гражданскими университетами США, роль агентства DARPA свелась только к выделению денег.

Во вторых, можно перечислить список технологий, первоначально разработанных в гражданском секторе экономики, и позднее нашедших военное и военно-промышленное применение: производство оборудования с взаимозаменяемыми деталями (без чего немыслимы было бы современное стрелковое оружие и артиллерия), двигатели внутреннего сгорания (карбюраторные и дизельные), автомобили, в том числе машины на гусеничном ходу, авиация, телеграфная и телефонная связь, радиотелеграф и радиотелефония, радиолампы и электронно-лучевые трубки (без чего не было бы радаров), транзисторы, микропроцессоры (первый микропроцессор, Intel 4004, был разработан не по военному заказу, а по заказу японской компании, производившей электронные калькуляторы), персональные компьютеры.

Таким образом, видно, что технологическое взаимодействие между гражданскими отраслями и ВПК представляет собой продуктивный взаимообмен идеями, а не одностороннее окормление гражданского сектора. В этом отношении показательна нарастающая в последние годы тенденция к переходу армий западных стран на COTS-продукцию в противоположность разрабатываемым с нуля технологиям и стандартам.

На данный момент армия США полностью перешла на использование готовых аппаратных и программных технологий открытого типа, ранее широко апробированных и/или стандартизованных на рынке общепромышленных гражданских приложений. Это так называемые COTS-технологии (Commercial Off-The-Shelf - "готовые к использованию"). Под эгиду COTS попадают архитектуры процессоров, сетей, графики; инструментальные программные технологии, ОС, прикладное и инструментальное ПО, полупроводниковые технологии и т.д., вплоть до идеологии (алгоритмы, методология, архитектуры) продуктов.

Масштабы внедрения COTS-технологий на различных рынках встраиваемых систем можно проиллюстрировать на небольшом примере фрагментации VMEbus (магистрально-модульных шинный интерфейс): военные системы - 30%, коммуникационные - 29%, промышленные - 24% при общем объёме сбыта модульных компонентов в 1,5 млрд. долл. Контракты в 2001 Motorola с ВМФ/ВВС США предусматривали объём поставки модульных встраиваемых COTS-компонентов на сумму более 1 млрд. долл. (http://www.rtsoft.ru/pressa/text028.html)

Разумеется, речь не идет о том, что военно-промышленный комплекс не нужен - он нужен, так же, как стекольная промышленность нужна безотносительно к высотным ядерным взрывам. В этом смысле, отнесение военно-промышленной деятельности к потреблению, а не к инвестициям, хорошо отражает суть дела: с одной стороны, потребление является конечной целью всей экономической деятельности; с другой стороны, чрезмерное потребление (так называемое "проедание капитала") приводит к разрушению накопленных основных фондов и к замедлению, а то и к уничтожению перспектив, экономического развития как такового.

С этой точки зрения, гипертрофия ВПК и, тем более, его превращение в самодостаточную неконтролируемо растущую структуру представляет большую опасность.

ВПК и протекционистская политика

Современная военная и мобилизационная политика порождает еще один круг своеобразных экономических проблем. А именно, практика военной мобилизации порождает сильные и в ряде ситуаций весьма убедительные стимулы для проведения активной протекционистской и интервенционистской политики. Действительно, основным средством финансирования ВПК является государственный заказ. Но при этом, объем госзаказа в мирное время относительно невелик по сравнению с возможными объемами госзаказа военного времени.

Соответственно, производственные мощности ВПК мирного времени обычно недостаточны для того, чтобы покрыть возможные потребности армии военного времени, особенно в условиях войны второго поколения, войны на истощение.

Чтобы компенсировать эту недостаточность, правительство обычно резервирует за собой право мобилизовать предприятия гражданской промышленности для военных нужд. Но для этого мало иметь законодательное обеспечение такого права, необходимо также, чтобы структура хотя бы части производств в гражданских отраслях соответствовала военным потребностям.

Существует несколько средств обеспечения этого требования, среди которых следует упомянуть:

1. Создание значительных производственных мощностей, сосредоточенных в руках государства. Для этого необходимы массовые изъятия ресурсов из частных и государственных предприятий гражданских секторов экономики. Фактически, мобилизация и милитаризация производства производится задолго до собственно войны, в мирное время. Этим путем пошел Советский Союз в начале 30х, во время знаменитой сталинской индустриализации; аналогичные мероприятия предпринимались в гитлеровской Германии. Представление, что эти мероприятия завершились полным успехом, активно поддерживалось советской пропагандой и популярно до сих пор; несомненно, что эта политика заслуживает подробного анализа, который будет проведен ниже.

2. Принуждение гражданских промышленных предприятий к содержанию "мобилизационного резерва" в виде промышленных мощностей, которые нельзя переоборудовать и переориентировать.

3. Правительства многих стран с большим или меньшим успехом пытаются формировать структуру гражданской экономики при помощи протекционистских и других интервенционистских мер. Часто такие меры оправдываются требованиями безопасности, например поддержка фермеров - стремлением обеспечить продовольственную "независимость". Особенно убедительно это соображение выглядит при защите производств двойного назначения, например аэрокосмической промышленности.
Действительно, протекционистская защита в данном случае может рассматриваться как форма субсидирования предприятий, входящих в ВПК и производств двойного назначения. При этом это субсидирование, хотя и осуществляется, в конечном итоге, за счет потребителей продукции соответствующих предприятий, но не прописывается в бюджет, а соответствующие косвенные изъятия не считаются налогами, поэтому их не нужно согласовывать с законодательной властью - или, во всяком случае, при таком согласовании не нужно произносить слова "налоги". По сравнению с неиспользуемыми резервными мощностями предприятий, этот подход имеет также значительное преимущество, состоящее в том, что резервные мощности оказываются загружены и гарантированно работоспособны, если возникнет потребность в их мобилизации.

4. Еще одним важным методом поддержки избыточных мощностей военных производств является торговля оружием и другие формы военно-промышленного сотрудничества с другими странами. В ряде отношений такая деятельность является идеальным способом финансирования ВПК:

a. Избыточные мощности оказываются загружены, причем загружены профильной продукцией.

b. Финансирование этой загрузки осуществляется за счет налогоплательщиков другой страны.

c. Зарубежный заказчик объективно подвергает предприятия, или, во всяком случае, их продукцию, независимому аудиту, во всяком случае с точки зрения качества (как проектирования, так и изготовления) и ассортимента.

d. Нередко удается проверить эксплуатационные качества производимой техники в реальных боевых действиях без вовлечения в эти действия своих вооруженных сил.

Каждый из перечисленных методов финансирования мобилизационных мощностей сопряжен со значительными недостатками.

Мобилизационные мощности на частных предприятиях

Этот прием активно использовался в постсоветское время при приватизации и акционировании государственных предприятий, в том числе и части предприятий ВПК. Важный - и так удовлетворительно не разрешенный за все постсоветское время - вопрос состоит в том, кому именно принадлежат соответствующие оборудование и помещения, как их можно использовать в тот период, пока мобилизации не происходит, и как контролируется исполнение соответствующих обязательств. В советское время эти вопросы маскировались формальной принадлежностью всего предприятия государству.

Даже в условиях, когда мобилизационные мощности можно использовать для коммерческой деятельности, обычно все-таки речь идет о нецелевом использовании оборудования; на танковом заводе можно делать тракторы, но такой завод так или иначе будет менее рентабельным, чем специализированный тракторный завод - танковому заводу необходима другая конфигурация сборочных цехов, нежели тракторному, гораздо более грузоподъемные краны, оборудование для резки и сварки броневых листов и т.д. Все это приводит к неэффективному использованию площадей, более дорогим запчастям к оборудованию, полной невозможности использовать часть оборудования и помещений и т.д.. Во многих случаях, мобилизационные мощности попросту запрещено использовать в гражданском производстве, но соответствующие помещения необходимо отапливать, охранять и вообще содержать.

При приватизации отягощенных мобилизационными обязательствами предприятий предполагалось, что бюджет возьмет на себя во всяком случае финансирование содержания этих мощностей, но на практике схемы такого финансирования проработаны не были и соответствующие обязательства не исполнялись.

Впрочем, надо отметить, что при полном бюджетном финансировании содержания этих мощностей и эффективном контроле государства над их использованием это решение мало чем отличается от полной государственной собственности на соответствующие мощности - другого решения обсуждаемой проблемы, которое будет рассматриваться в следующем разделе. Если эти мощности формируются и поддерживаются государством и не используются для гражданских производств, то получается, что никакой мобилизации-то и не происходит, мы просто создаем резервные мощности для государственных предприятий ВПК и размещаем их на территории или вблизи территорий гражданских предприятий.

Несомненно, что необходимость содержать мертвые, непроизводительные помещения и оборудование тяжким бременем легла на предприятия; многие директора предприятий отзываются об этой практике как о вредительской, а фразы типа громадные мобилизационные мощности, которые запрещено использовать в коммерческом обороте, но и государством они не финансируются. При таком раскладе оборонные предприятия, не загруженные спецконтрактами, в лучшем случае балансируют на грани рентабельности, каким бы эффективным ни было гражданское производство. http://www.uralarms.ru/rde2003/bulletin/public/?art=590&rus оказывается общим местом в рассуждениях о том, почему очередная конверсионная программа была сорвана.
Я склоняюсь к мысли, что эта политика проводилась из лучших побуждений и преследовала вполне благородные цели поддержания обороноспособности страны в условиях перестройки промышленности, однако результаты ее следует признать разрушительными и даже катастрофическими. Несомненно, что невозможность переориентировать целые предприятия, в том числе относительно высокотехнологичные, на нужды гражданских потребителей, сильно ограничила возможности конверсии и внесла значительный, если даже не решающий, вклад в падение производства и уровня жизни на постсоветском пространстве; в значительной мере из-за этой политики промышленный спад в 90е годы приобрел такой длительный и болезненный характер.

Несомненно также, что на интервалах времени, измеряемых годами, такая политика не может достичь заявленной цели, то есть сохранения мобилизационного потенциала: стоящее без использования оборудование ржавеет, разрушается и разворовывается, рабочие и специалисты разбегаются или теряют квалификацию.

Руководители КамАЗа и их конультанты во многих интервью с ужасом вспоминают, как они запускали завод после восьмимесячного простоя в 1998 году. "Мы с удивлением обнаружили, что система управления предприятием не приспособлена к таким ситуациям, - рассказывает Петр Карпов. - Люди умеют управлять работающим заводом, а остановившийся запустить не могут, потому что не знают, как это делается". http://www.expert.ru/expert/special/manag/antikriz/98-25-42/data/kama-2.htm

В этом смысле, всерьез рассчитывать на то, что стоявшие без использования более десятилетия резервные производства можно будет быстро запустить, просто наивно. Масштабы разворовывания и просто разукомплектования оборудования мобилизационных мощностей часто недооцениваются.

20 декабря прошлого [2000] года состоялось заседание в "Росбоеприпасах", на котором было принято решение часть мобилизационного имущества "Велты" передать на ПВЗ, которое, согласно действующему законодательству, исключается из оборота. На каких условиях оно будет передано на ПВЗ - пока говорить сложно. Но, подчеркну, планируется передать именно часть мобилизационного плана, потому что новое предприятие, в силу объективных причин, не может полностью выполнять военный заказ, который ранее выполняла "Велта". Дело в том, что мобилизационные мощности предприятия процентов на 50 были утрачены в период работы старых собственников завода. В итоге сегодня спецзаказ выполнять просто нечем. Вывод проверки "Велты" институтом "Пермгипромашпром", входящего, кстати, в систему "Росбоеприпасов": предприятие не может сегодня выполнять государственный заказ в полном объеме. Мы секрет из этого не делаем. Сейчас направили соответствующие документы в "Росбоеприпасы". Они их будут рассматривать, принимать решение.

Изучив состояние завода изнутри, приходишь к отнюдь неутешительным выводам: на "Велте" не осталось ни одного станка с числовым программным управлением... (дословная, с сохранением синтаксиса, цитата из http://politperm.com/news2/48/1153_1.htm)

Таким образом, необходимо признать полный провал политики мобилизационных производственных мощностей в постсоветское время.

Государственные предприятия ВПК

Впечатляющий пример крупномасштабного проведения соответствующей политики демонстрируют нацистская Германия и Советский Союз - первая только в предвоенный период, а СССР и в послевоенное время. Движение в соответствущем направлении демонстрируют и многие страны современности, особенно развивающиеся, в том числе Китай и Индия.

В рамках непосредственной подготовки к войне второго поколения (а именно в таком контексте действовали Германия и СССР в 30е годы) такая политика может иметь смысл, хотя, разумеется, она огромной тяжестью ложится на бюджет и гражданские отрасли экономики. Основная проблема этого подхода, впрочем, состоит в том, что поддерживать построенный по таким принципам ВПК во время длительного мира оказывается очень сложно - не только в чисто финансовом отношении, но и организационно, с точки зрения контроля за направлениями его развития.

Как мы видели в начале раздела, в мирное время, в условиях, когда ни армия, ни техника, которой эта армия вооружена, не подвергаются жесткой независимой оценке, оказывается невероятно сложно, практически невозможно избежать превращения армии и ВПК в единый полностью самодостаточный конгломерат, высасывающий из экономики все соки, но не способный защитить страну от вновь возникающих угроз, то есть не способный выполнять те функции, ради которых соответствующие институты создавались.

Интервенционистская защита отраслей двойного назначения

Оборонная ценность отрасли часто используется отраслевыми лоббистами при обосновании необходимости введения протекционистского, антимонопольного или, наоборот, "естественно-монопольного" регулирования, направленных на выдачу предприятиям этой отрасли тех или иных экономических привилегий.

Иногда монопольные привилегии и/или субсидии открыто выторговываются в обмен на согласие на несение мобилизационных обязательств - такие явления наблюдаются и в транспорте (многочисленные примеры такого рода обсуждались в цикле обзоров "Горизонты транспорта", www.prompolit.ru/transport), особенно в железнодорожном, и в сельском хозяйстве, и во многих отраслях промышленности.

Такая политика имеет гораздо более убедительное оправдание, чем "простой" протекционизм, не связанный с оборонными потребностями. Действительно, как мы видели выше, несение мобилизационных обязательств сопряжено для предприятий со значительными расходами и неудобствами. Поэтому танковый завод на рынке тракторов так или иначе будет испытывать проблемы с конкурентоспособностью, и с его стороны лоббирование каких-то преференций, позволяющих компенсировать эти недостатки, вполне логично.

С точки зрения государства, интервенционистская политика привлекательна тем, что позволяет поддерживать определенную структуру производственных мощностей в гражданских секторах экономики, не прибегая к центральному планированию и, таким образом, не беря на себя ответственности за экономические результаты своего вмешательства - но при этом сохраняя уверенность, что мобилизационные планы, "если что", удастся выполнить.

Активная интервенционистская, особенно протекционистская, политика сопряжена с серьезными проблемами, общими для всех форм протекционизма. Протекционизм приводит к разрушению внешней торговли и падению конкурентоспособности отраслей, защищенных протекционистскими барьерами. К вопросу о падении конкурентоспособности мы еще вернемся, разрушение же внешней торговли может приводить к эскалации конфликтов с государствами, которые раньше были торговыми партнерами и, в пределе, к полной экономической изоляции страны, проводившей протекционистскую политику, в том числе - к потере снабжения теми или иными ресурсами, например продовольственными или типами сырья. Затем правительство такой самоизолированной страны оказывается перед сильным соблазном начать войну за обладание теми ресурсами, доступ к которым оно само себе отрезало активной протекционистской политикой.

Яркий пример такого развития демонстрирует нам Германия в конце XIX и в первой половине XX столетий. Вот как Людвиг фон Мизес описывает экономическое положение Германии в начале интересующего нас периода:

Вторая Германская Империя, основанная Версальским договором 1871 года, была не только могущественной [в военном отношении] нацией; несмотря на депрессию 1873 года, она также процветала экономически. Ее промышленные предприятия были крайне успешны на внешних рынках и при конкуренции с зарубежными продуктами у себя дома. Некоторые ворчуны находили недостатки в германских продуктах; германские товары, говорили они, были дешевы, но плохи. Но огромный зарубежный спрос существовал именно на такие дешевые товары. Массы больше были заинтересованы в дешевизне, а не в высоком качестве. Тот, кто хотел увеличить продажи, должен был снижать цены.

...

Представительным идеологом современного германского протекционизма был Адольф Вагнер. Основная суть его учения такова: все страны с избыточным производством продуктов питания и сырья стремятся к развитию собственного производства и запрету доступа к зарубежным промышленным товарам; мир на пути к экономической самодостаточности для каждой нации. В таком мире, какова будет судьба наций, которые не могут накормить и одеть их население продукцией национальной экономики? Они обречены на голод. Адольф Вагнер [и его единомышленники] не были так глупы, чтобы не понимать, что протекционизм не является панацеей от опасностей, которые они описывали. Средство, которое они рекомендовали, состояло в завоевании большего пространства - то есть в войне. Они просили защиты германского сельского хозяйства, чтобы стимулировать производство на бедных почвах страны, потому что они хотели сделать Германию независимой от внешних поставок еды для грядущей войны. Импортные пошлины на еду были в их глазах только краткосрочным средством, рассчитанным на переходный период. Окончательным решением была война и завоевание. Вагнер, Шмоллер и другие "кафедральные социалисты" на своих лекциях и семинарах долго проповедовали завоевание. Но до конца 1890х они не смели продвигать такие взгляды в печати. Более того, требования военной экономики [в германских условиях того периода] могли оправдать защиту только для сельского хозяйства, они были неприложимы к обрабатывающей промышленности. http://www.mises.org/etexts/mises/og/chap3b.asp

Приложение этих теорий, наравне с интервенционизмом, продиктованным внутриполитическими соображениями (Sozialpolitic) привели к снижению конкурентоспособности германской промышленности, разрыву возникавших экономических связей и, в конечном итоге, оказались одним из важных факторов, приведших к втягиванию Германии в Первую Мировую Войну.

Необходимо отметить, что, как и отмечал Мизес, протекционистская политика не смогла обеспечить достаточного развития национального сельского хозяйства, и блокада во время Первой Мировой Войны - прежде всего пресечение импорта продуктов питания, но также и некоторых типов сырья, важность которых Вагнером и Шмоллером недооценивалась (например, селитры, необходимой для производства взрывчатых веществ) - в конечном итоге оказались для Германии непосильны.

Завоевательные планы Гитлера в значительной мере могут быть объяснены как попытки компенсировать травматический опыт Первой Мировой Войны и блокады: Гитлер открыто провозглашал своими целями захват "Lebensraum", то есть сельскохозяйственных угодий, и минеральных ресурсов, важность которых была осознана лишь незадолго до и во время Первой Мировой войны: нефти, никеля, марганца и т.д.

Эта сторона гитлеровской политики широко известна, я хочу дополнительно заострить внимание на аспекте, который обычно игнорируют, но который очень важен и который я уже отмечал в этом обзоре: мы имеем дело с извращением целей военного и государственного строительства. Изначально, в 80е годы XIX столетия, обсуждались возможные негативные последствия протекционистской политики и "естественного" движения относительно слаборазвитых стран к экономической самодостаточности и делался [ошибочный] вывод, что война необходима как средство разрешения возможных при этом проблем.

При обсуждении итогов Первой Мировой Войны мы видим общепринятую - как в Германии, так и в странах-победителях - теорию автаркии, в соответствии с которой экономическая самодостаточность является необходимым условием готовности к войне. Уже в гитлеровские времена мы сталкиваемся завершением цикла: война оказывается единственным способом обеспечить экономическую самодостаточность.

Таким образом, война, военное строительство и меры по обеспечению мобилизационной готовности, в том числе экономическая автаркия, оказываются логически и практически неразделимыми частями единого полностью самодостаточного процесса, который является собственной целью и собственным обоснованием. Апофеозом этой политики, по видимому, следует считать опыт военного строительства в Советском Союзе, сопровождавшийся постоянными, хотя и не очень-то успешными, попытками обеспечить полную экономическую самодостаточность.

Для разрыва этого порочного круга необходимо задуматься об основных предположениях, лежащих в основе советской и постсоветской мобилизационной политики и военного строительства.

Есть и еще одна проблема, которая в наше время редко осознается, но очень серьезна. А именно, один из важнейших результатов и одна из целей такой интервенционистской политики (как и двух ранее рассматривавшихся политик, мобилизационных резервных мощностей и полностью государственных мощностей, способных удовлетворить все потребности армии при необходимости мобилизации) состоит в фиксации структуры производственных мощностей, то есть в прекращении или, во всяком случае, в ограничении технического прогресса.

В результате мы наблюдаем явление, противоречащее заявлениям апологетов ВПК: в гражданских отраслях промышленности происходит гораздо более быстрый технологический прогресс, чем в военных, особенно если это слабо зарегулированные отрасли. Особенно это заметно в вычислительной технике, особенно портативной, и микроэлектронике.

Так, например компания Lockheed Martin начала разработку специального программного обеспечения для F-22 в 1991. В то время общепринятой операционной системой была Windows 3.1. С тех пор Microsoft выпустил Windows 95, Win NT, Win95 OSR2, Win 98, Win 98 SE, Windows 2000 и Windows ME. Когда ПО для F-22 было наконец готов, его размер составлял менее одной десятой от размера Windows 2000.

Следование "особому пути" дало очевидный результат: базовая архитектура, инженерные решения, программирование и конфигурация "железа", возможно, стали новым стандартом для Министерства обороны США, но уже в момент создания отставали от гражданской техники на несколько поколений. (http://www.cdi.org/mrp/industry.pdf)

Можно также предложить сравнить современную полевую военную форму (в том числе и униформы стран НАТО) и современную же туристическую экипировку.

Более 80 морских пехотинцев армии Великобритании вернулись из Норвегии, где несколько подразделений проходят тренировку в условиях зимы, с различного рода обморожениями. Еще 46 солдат вернулись с травмами и повреждениями другого рода.

Как сообщает британская газета Guardian, причину случившегося видят в плохом оснащении солдат - выданная им экипировка оказалась недостаточно хорошо приспособлена для работы в условиях низких температур и снега. Им даже приходилось покупать дополнительные спальные мешки за свой счет. http://www.guardian.co.uk/military/story/0,11816,1153973,00.html

Во время моей службы в Советской Армии (служба эта проходила в Амурской области, на расстоянии около 40 км от границы с КНР) нам постоянно напоминали, что китайцы способны преодолеть расстояние до нас одним марш-броском в кроссовках. В тот же период мне неоднократно доводилось слышать, что наши солдаты в Афганистане массово, и часто с разрешения офицеров, на боевых выходах переобуваются в кроссовки.

Собственно, что кроссовки. Также во время моей службы в СА (88-89 годы), когда мы сдавали "проверку" и бежали кросс, офицеры на полном серьезе предлагали тем, кто сможет, бежать его босиком (!) - разумеется, обуваясь перед финишем, вне поля зрения проверяющих. Несколько человек последовали этому совету - с заметным улучшением результатов.

Таким образом, сфера возможного применения уже упоминавшихся COTS-решений не ограничивается одной только микроэлектроникой.

Переход от специальных военных к COTS-решениям при вооружении и экипировке армии сопряжен с важной проблемой, на которую часто обращают внимание военные: по мере углубления международного разделения труда, все чаще и чаще оказывается, что даже производимое в стране оборудование и обмундирование использует зарубежное сырье или полупродукты. Впрочем, в современных российских условиях даже стандартное хлопчатобумажное обмундирование необходимо изготовлять из импортного сырья (хлопок на территории Российской Федерации не растет).

Таким образом, вопрос о переходе на COTS-решения требует - хотя бы принципиального - ответа на вопрос, допустимо ли экипировать армию без исключительной опоры на свои силы. Советские мобилизационные планы строились исходя из предположения, что это недопустимо. Впрочем, необходимо признать, что можно выдвинуть аргументы в пользу обоих ответов на этот вопрос: как в пользу тезиса, что опора на собственные силы нужна, так и в пользу тезиса, что достижение такой опоры любой ценой - опасное и вредное занятие.

Доводы "за" состоят в следующем:

1. Только национальную промышленность можно мобилизовать, то есть принудить безвозмездно или в кредит работать на нужды армии. При резком расширении спроса на экипировку (а тотальная мобилизация и полномасштабная война неизбежно приводит к такому расширению спроса) это может оказаться жизненно необходимо.

2. Если армия полагается на комплектующие или даже готовые изделия, производимые в другой стране, то такая армия столкнется с серьезными проблемами, если с этой самой страной возникнет конфликт, не обязательно именно военный, но достаточно серьезный, чтобы возник вопрос о разрыве экономического или хотя бы только военно-экономического сотрудничества.

Доводы против таковы:

1. Используя зарубежные комплектующие, можно создавать системы вооружений с техническими характеристиками, которые недостижимы иными средствами. В российских условиях наиболее очевидный пример - это микроэлектроника, которая в лучшие времена советского ВПК отставала от западной на два-три поколения.

2. Используя более импортные низкотехнологичные продукты (например, как это обсуждается, закупая обмундирование для солдат в Китае) можно обеспечить экипировку более высокого качества и/или по более низкой цене, высвободив средства для разработки и приобретения высокотехнологичных вооружений.

3. Никогда, в том числе и в обе мировые войны, ни одна из участовавших в войне стран не достигала полной экономической и мобилизационной самодостаточности. С другой стороны, очевидно, что ни одна современная страна (в том числе и США) не сможет сколько-нибудь значительное время выстоять против альянса всего остального мира. В этом смысле, задача обеспечения экономической самодостаточности, с одной стороны, по видимому, неразрешима, а с другой - по видимому же, не имеет практической ценности.

4. Вопрос о возможном конфликте со страной или странами, на торговлю с которыми мы полагаемся при снабжении своей армии и военной промышленности, может решаться (или, по крайней мере, возникающие при этом проблемы могут в значительной мере компенсироваться) за счет диверсификации поставок, то есть сотрудничества с разными странами, альянс между которыми маловероятен. Такую политику проводят многие развивающиеся страны, в том числе Индия.

5. Трудноразрешимым оказывается вопрос о мобилизации зарубежной промышленности в случае полномасштабной войны - даже если торговые пути, по которым будут осуществляться поставки, не будут перерезаны, союзнические связи могут оказаться недостаточно прочными и поставщик может не пожелать предоставлять обмундирование в кредит, либо просто окажется физически неспособен поставить необходимые объемы товаров в соответствующие сроки. В определенных пределах эти проблемы могут компенсироваться за счет создания стратегических запасов вооружений и обмундирования.