Сегодня регулирование является общепризнанным механизмом, с помощью которого группы влияния занимаются лоббированием в правительстве с целью создать барьеры для входа на рынок или получить другие особые привилегии. Так, исследования показали, что Комитет гражданской авиации образовал картель в авиационной промышленности, Комиссия по торговле между штатами способствовала монополизации индустрии железнодорожных и автомобильных грузоперевозок, Федеральная корпорация страхования вкладов резко ограничила возможности для входа в банковский бизнес, а лицензирование профессиональных услуг создало барьеры для занятия сотнями профессий. История регулирования по большей части описывает предоставление монопольных привилегий под эгидой государства, как более 200 лет назад указывал Адам Смит в «Богатстве народов».

Как ни странно, антимонопольное регулирование до сих пор считается благонамеренным ответом государства на «провалы» и «несовершенства» рынка. Даже те экономисты, которые обычно скептически относятся к законам, принимаемым в общественных интересах, похоже, теряют свою уверенность, когда речь заходит об антимонопольном законодательстве. Например, Джордж Стиглер заявляет: «Насколько я могу судить, [закон Шермана] — это закон, принятый в интересах общества… в том же смысле, в каком я считаю наличие частной собственности, исполнение контрактов и борьбу с преступностью явлениями, существующими в интересах общества… Мне нравится закон Шермана»[1] .

Как показало проведенное в 1984 году обследование профессиональных экономистов, 83% респондентов считало, что «антимонопольное законодательство следует активно применять для снижения монопольной власти по сравнению с существующим уровнем». Это мнение широко распространено, хотя исследователям антимонопольного регулирования хорошо известно, что на практике оно ограничивает выпуск и рост производительности, вносит вклад в ухудшение конкурентоспособности американской промышленности и регулярно используется для подрыва конкуренции.

Почему же тогда антимонопольные законы продолжают сохранять столь мощную поддержку среди экономистов и ученых-юристов, в то время как присущие им недостатки столь хорошо известны? Этому можно найти несколько объяснений. Свидетели-эксперты и консультанты по антимонопольному регулированию зачастую получают немалые деньги, так что критике этих законов может препятствовать финансовый интерес. Более того, многие экономисты неспособны озвучить обоснованную точку зрения по данному вопросу. Если это не их сфера компетенции, то они могли и не следить за исследованиями, ведущимися на протяжении последних тридцати лет, или же чрезмерная концентрация на экономических моделях могла оставить некоторых из них несколько в стороне от экономической действительности. Наконец, общепринятым является мнение о том, что когда-то был «золотой век антимонопольного регулирования», во время которого благонамеренные госслужащие защищали общество от алчных монополистов. Согласно этому мнению, хотя и был допущен ряд ошибок, но более знающие и проникнутые общественными интересами регуляторы смогут успешно реформировать антимонопольную политику, после чего она будет служить своей первоначальной цели — защите конкуренции и свободного предпринимательства.

К сожалению, закон Шермана никогда не имел своей целью защиту конкуренции. Это был откровенно протекционистский закон, созданный для защиты мелкого и менее эффективного бизнеса от более крупных конкурентов. Золотого века антимонопольного регулирования никогда не было. Стандартная история его происхождения — это миф.

Пока антимонопольные законы существуют, они будут подвергаться политическому манипулированию. Как предсказывали Уильям Баумоль и Януш Ордовер, «не будучи ни в коей мере оплотом конкуренции, эти институты станут мощнейшим инструментом в руках тех, кто стремится к ее подавлению»[2].

1. Антимонопольное регулирование до закона Шермана

Реальное происхождение антимонопольного u регулирования связано с законодательными органами штатов. В целом ряде штатов антитрестовские законы были приняты еще до появления закона Шермана. Краткое исследование этих инициатив поможет подготовить почву для обсуждения последнего, а также раскроет важные секреты о целях сторонников антитрестовского законодательства XIX века.

Характерным примером фермерского штата Среднего Запада, где в конце 1880-х годов был принят антитрестовский закон, является Миссури. В то время фермеры Миссури были обеспокоены возрастанием конкуренции со стороны более крупных и эффективных ферм. Альянс фермеров Миссури неоднократно предупреждал об опасности «концентрации земли в руках капиталистов». Собрание Национального фермерского альянса в Сент-Луисе в 1 889 году выпустило декларацию, требовавшую «позаботиться о вдовах и… сиротах» и призывавшую «к подавлению… любого нездорового соперничества».

Фермеры переживали о низких и продолжавших снижаться ценах на сельскохозяйственную продукцию и ощущали ухудшение своего экономического положения, обвиняя в этом тресты. Историк Дэвид Марч замечает в своей книге «История Миссури»: «Точно так же как низкая цена хлопка-сырца подстегнула расширение Южного альянса, низкие цены на зерно в конце 1880-х годов привели к тому, что тысячи фермеров в пшеничном поясе… вступили в Национальный фермерский альянс».

Если антитрестовский закон в штате Миссури был принят ряди блага потребителей, как утверждали его сторонники, то реальные цены на продукцию ферм должны были возрастать (или не снижаться), объем этой продукции должен был снижаться (или не возрастать), а реальная цена используемых фермами ресурсов должна была возрастать. Имеющиеся источники указывают, что не наблюдалось ни одно из этих условий.

Объем выпуска ферм. Основными сельскохозяйственными продуктами Миссури 1880-х годов были скот, свиньи и пшеница. В 1 889 году они составляли более 60% всей сельскохозяйственной продукции штата.

Стоимость головы скота в Миссури достигла пика в 1 884 году; к 1 889 году она снизилась на 28,8%. Снижение цен на скот, которое произошло во всех основных скотоводческих штатах, сопровождалось стабильным увеличением поголовья в 1 880-е годы. Если измерять его в фунтах живого веса, предложение скота в США в этот период увеличилось примерно на 50%, а получаемая скотоводами цена за центнер упала со среднего уровня в 5,59 долл.

в 1 880 году до 3,86 долл. в 1 890 году — на 15%. Увеличение предложения и снижение цен привели к снижению цен на мясо для потребителей. Средняя цена говяжьей вырезки упала с 1 883 по 1889 годы почти на 38%. Эти данные указывают, что рынки скота и мяса в 1 880-е годы становились все более конкурентными, а не монополизированными.

Рыночная стоимость свиней в Миссури, как и стоимость скота, достигла пика в начале 1880-х годов. Выращенная в этом штате свинья в 1 889 году стоила примерно на 19% меньше, чем за шесть лет до того. Более того, в масштабах всей страны объем продукции свиноводства в 1 880-е годы увеличивался, а цены на свиней стремительно падали — с 6,07 долл. в 1 880 году до 3,60 долл. в 1 890 году, то есть более чем на 40%. Аналогичную тенденцию демонстрировали и цены на пшеницу в Миссури в 1 880-е годы, хотя при этом они испытывали значительные колебания. В 1 889 году пшеница стоила на 35% дешевле, чем за десять лет до того.

В целом, данные об объемах выпуска и ценах не соответствуют утверждению о том, что сельское хозяйство в Миссури в конце 1880-х годов подвергалось монополизации.

Ресурсы ферм. Фермеры Миссури также жаловались на то, что тресты монополизировали необходимые им ресурсы, в особенности железнодорожный транспорт. Однако экономические историки пришли к согласию относительно того, что хотя железнодорожные тарифы колебались, после Гражданской войны они демонстрировали стабильное снижение. Стиглер указывает: «Средний тариф на грузоперевозки по железной дороге в расчете на тонно-милю упал к 1 888 году на 54% по сравнению с уровнем Происхождение антимонопольного регулирования: риторика и реальность 1873 года, причем аналогичное снижение происходило u на всех железнодорожных линиях как в восточных, так и в западных регионах»[3] . Объем железнодорожного сообщения в этот период также быстро увеличивался. В 1 880 году в Миссури имелось 4234 мили железнодорожных путей, к 1 889 году — 611 8 миль, на 45% больше. Это показывает, что железнодорожная отрасль становилась все более конкурентной.

Отсутствуют фактические подтверждения и заявлению фермеров о том, что издержки финансирования в конце XIX века возрастали. Реальные процентные ставки в 1 880-е годы резко упали. На Среднем Западе реальные процентные ставки по фермерским закладным снизились с 1 ,41% в среднем в 1 880 году до 7,84% в 1 889 году, то есть на 31%.

Данные о ценах XIX века на сельскохозяйственное оборудование в Миссури найти трудно, но экономический историк Гомер Клевенджер сообщает, что «в Миссури в 1 892 году косилку, сноповязалку или культиватор можно было купить за меньшее количество бушелей пшеницы, овса или кукурузы, чем в 1 882 году». Экономисты Марвин Таун и Уэйн Расмуссен построили индекс цен на сельскохозяйственное оборудование (в постоянных долларах 1910 года) и обнаружили, что в 1 870 году оно было в два с половиной раза дороже, чем в 1 890-м.

В заключение приведем факт, противоречащий утверждению о том, что Миссури и другие штаты Среднего Запада попадали в тиски монополистических трестов. В 1 870 году в Сент-Луисе было загружено или разгружено 20542 железнодорожных вагона. К 1 890 году это число увеличилось в 1 6 раз и составило 323506 вагонов. Эти цифры, хотя и косвенно, означают, что экономика Миссури становилась все более конкурентной.

По-видимому, антимонопольные протесты аграриев в 1 880-е годы были протестами против низких цен на продукцию и против того, что конкуренция, подталкиваемая развитием железных дорог, приобретала общенациональный характер. Ограничений выпуска и повышения цен — общепризнанных особенностей монополии — не наблюдалось.

Скотоводы, мясники и мясопереработчики. Централизованный процесс убоя скота и переработки мяса, разработанный в Чикаго в начале 1880-х годов, играл важную роль в фермерской агитации в пользу антитрестовских u1079 законов в отдельных штатах и на федеральном уровне. «Большая четверка мясопереработчиков — Свифт, Армор, Моррис и Хаммонд — в результате вертикальной интеграции занялась оптовой и розничной торговлей, и все они интенсивно использовали новую технологию заморозки, позволяющую доставлять мясо через всю страну с их заводов в Чикаго. Это способствовало экономии от масштаба в мясопереработке, которая привела к падению цены на мясо для потребителей на протяжении 1880-х годов.

В ответ среди скотоводов и местных мясников, которые с трудом конкурировали с большой четверкой, пошли разговоры о «мясном тресте».

Скотоводы жаловались, что четыре мясопереработчика «вступили в сговор», чтобы понизить цены на скот, и лоббировали «соответствующее законодательство » для защиты своих интересов в «борьбе против индустрии по разделке мяса». Тем временем местные мясники также добивались принятия антитрестовского закона, который остановил бы снижение цен на мясо для потребителей. Им удалось убедить Сенат США создать комиссию для расследования деятельности мясного треста. Во главе комиссии встал сенатор из Миссури Джордж Вест.

Комиссия Веста пришла к выводу, что «главная причина понижения цен, выплачиваемых скотоводам, и того примечательного факта, что стоимость мяса для потребителя не сокращалась пропорционально этому понижению, происходит от искусственной и ненормальной централизации рынков и ставшего тем самым возможным абсолютного контроля нескольких операторов над ними» (Курсив мой. — Т. Д.). Комиссия Веста не выявила подтверждений сговора, но ее члены чувствовали, что происходит что-то подозрительное, и окончательный отчет выражал поддержку законодательству, направленному против мясного треста. Несколько комиссий на уровне штата, рассматривая тот же вопрос, пришли к аналогичным выводам, несмотря на то, что ни одна из них не нашла подтверждений чему-либо, кроме возрастания конкуренции в отрасли при снижении цен и увеличении выпуска.

Законодательное собрание штата Миссури приняло свой антитрестовский закон в мае 1889 года. Закон запрещал «ограничения торговли», если их результатом было «закрепление или ограничение объема или количества любого предмета, продукта или товара, вырабатываемого, добываемого, производимого или продаваемого» в Миссури. Закон также запрещал действия, направленные «на ограничение или закрепление цены выпуска».

Одно из значений слова «ограничивать» — «не допускать возрастания». Такая интерпретация подразумевает, что закон Миссури на самом деле содержал попытку запретить сдерживание цен. Факты целиком и полностью подтверждают такую антипотребительскую, пропроизводительскую интерпретацию антитрестовского закона Миссури, который был скопирован несколькими штатами, прежде чем закон Шермана был в конце концов принят в 1 890 году.

2. Политика групп интересов и закон Шермана

Как и в штате Миссури, обширные изменения в экономике привели к несчетному количеству исков от сравнительно мелких, но политически активных фермеров, искавших защиты от крупных корпоративных конкурентов. Историк Сэнфорд Гордон предложил такой пример: «Вероятно, самая резкая реакция [на промышленные объединения] для отдельно взятой группы интересов была у фермеров… Они выделили трест по изготовлению упаковки из джута и бедствующий трест по производству сноповязального шпагата и направили петиции законодателям штата и в Конгресс с просьбами о помощи. Для того, чтобы укрывать хлопковые кипы, в качестве хорошего заменителя джута был предложен хлопок. В Джорджии, Миссисипи и Теннеси [фермерские] альянсы приняли резолюции, осуждающие джутовый трест, и рекомендовали использовать хлопковую ткань».

Южных фермеров раздражало, что потребители все больше предпочитали джут производимой ими хлопковой ткани, и они добивались принятия антитрестовского законодательства, чтобы разбить конкурентов. Такое целенаправленное поведение было характерным для фермерского лобби. Гордон замечает, что во время 51- го конгресса «в стенограмму заседаний (Congressional Record) было занесено 64 петиции и прошения, и все они призывали к принятию мер против объединений. Они поступали почти исключительно от фермерских групп… Представители Среднего Запада выражали величайшее возмущение».

Фермеры жаловались своим представителям в Конгрессе на то, что продукция, приобретаемая ими у трестов, становилась все дороже по сравнению с ценами на сельскохозяйственную продукцию, но факты не подтверждают это заявление. В период с 1 865 по 1900 год эти цены действительно снижались, но медленнее, чем общий уровень цен. Это вело к увеличению реального дохода фермеров. Кроме того, быстро возраставшее качество промышленных товаров также улучшало их уровень жизни. Причиной политической активности фермеров являлась нестабильность цен на сельскохозяйственную продукцию.

К антитрестовской коалиции присоединились и многие другие группы — мелкие предприятия и организации, ученые (но не экономисты) и журналисты. Они доказывали, что «гигантские монополии» порождали «опасную концентрацию богатства» у капиталистов того времени. Хотя бросавшееся в глаза богатство таких предпринимателей, как Рокфеллер, Вандербилт, Меллон и Морган, подливало масла в огонь, это утверждение, вероятно, все же было неверным. На самом деле, экономические историки установили, что с 1 840 по 1900 год распределение национального дохода между владельцами труда и владельцами собственности (поставщиками капитала и природных ресурсов) оставалось в соотношении 70 на 30. В тот же период и капитал, и объем разработанных природных ресурсов возрастали быстрее, чем рабочая сила. Это означает, что доходы от труда на единицу труда возрастали по сравнению с прибылью и процентом на единицу собственности.

Хотя в целом значительного перераспределения богатства от владельцев труда к владельцам капитала не было, конкурентные рынки всегда изменяют распределение доходов таким образом, который некоторым не нравится. «Опасной концентрации богатства» не было, но многие сторонники антимонопольного законодательства сочли, что их собственные доходы снизились (или не выросли достаточно быстро). Продавливание антитрестовского закона было попыткой использовать возможности государства по улучшению ситуации. В последней четверти XIX века экономические условия быстро менялись. Развитие железных дорог и транспортной индустрии внутри страны значительно снизило транспортные издержки. Технологические усовершенствования вели к крупномасштабному (и более дешевому) производству стали, цемента и других товаров. Быстро развивались технологии связи, в особенности использование телеграфа. Более сложными становились рынки капитала. Также в США быстро произошел переход от преимущественно аграрного к индустриальному обществу. В 1 810 году отношение сельскохозяйственной рабочей силы к несельскохозяйственной равнялось приблизительно 4,0. К 1 840 году оно упало до 1,6, а к 1880 году рабочая сила была практически поровну разделена между сельскохозяйственными и несельскохозяйственными отраслями. Тем временем индивиды и группы, которых не устраивали быстрые перемены, все лучше осваивали регулирующие возможности государства. В этой атмосфере, носившей все более меркантилистский характер, в 1 890 году был принят закон Шермана.

3. Были ли тресты монополистическими?

Представляя федеральное «антитрестовское» законодательство, сенатор Шерман и его союзники в Конгрессе заявляли, что объединения или тресты, как правило, ограничивали выпуск и тем самым повышали цены. Если бы утверждения Шермана были верны, то должны были бы иметься и подтверждения тому, что отрасли, якобы монополизируемые трестами, ограничивали выпуск. И наоборот, если тресты были частью эволюционного процесса, в рамках которого конкурентные рынки реагировали на технологические изменения, то следовало бы ожидать расширения торговли или выпуска. На самом деле, нет никаких подтверждений тому, что тресты в 1 880-е годы ограничивали выпуск или искусственно завышали цены.

Стенограмма заседаний 51- го Конгресса содержит список отраслей, которые предположительно подвергались монополизации трестами. Среди отраслей, по которым имеется информация, производство таких продуктов, как соль, нефть, цинк, сталь, битуминизированный уголь, стальные рельсы, сахар, свинец, алкоголь, веревки, железные шайбы и гайки, джут, касторовое масло, хлопковое масло, кожа, льняное масло и спички. Доступные данные неполны, но во всех 17 отраслях за исключением двух выпуск возрастал, причем не только в период с 1 880 по 1890 год, но и до конца века. Производство спичек и касторового масла, единственные исключения из общего правила, вряд ли являются отраслями, монополизация которых породила бы общенациональное негодование.

Выпуск в перечисленных отраслях, как правило, рос быстрее, чем ВНП, в течение 10 лет, предшествовавших принятию закона Шермана. В девяти отраслях, по которым имеются номинальные данные о выпуске, он увеличился в среднем на 62%, а номинальный ВНП за тот же период вырос на 16%. В некоторых отраслях прирост выпуска более чем в десять раз превысил прирост номинального ВНП. Среди наиболее быстро развивавшихся отраслей было хлопковое масло (151%), товары из кожи (133%), веревки и шпагат (166%), а также джут (57%).

С 1880 по 1890 год реальный ВНП вырос на 24%. В то же время якобы монополизированные отрасли, для которых имеются показатели реального выпуска, выросли в среднем на 175%. В реальном выражении быстрее всего развивалось производство стали (258%), цинка (156%), угля (153%), стальных рельсов (142%), нефти (79%) и сахара (75%).

Эти тенденции продолжали действовать и в период с 1 890 по 1900 год, поскольку выпуск увеличивался во всех отраслях, по которым есть данные, за исключением одной (производства касторового масла). В среднем, якобы монополизированные отрасли продолжали расти быстрее, чем остальная экономика. Отрасли, по которым имеются номинальные данные, увеличили производство на 99%, а номинальный ВНП вырос на 43%. Реальный выпуск в отраслях, по которым у нас есть данные, вырос на 76% по сравнению с приростом реального ВНП на 46% с 1 890 по 1900 год.

Как и с показателями выпуска, доступны не все необходимые данные о ценах, но имеющаяся в наличии информация u1091 указывает, что быстрое увеличение выпуска в «монополизированных» отраслях сопровождалось снижением цен. Кроме того, хотя индекс потребительских цен упал на 7% с 1 880 по 1890 год, во многих «подозреваемых» отраслях цены снижались еще быстрее. Например, средняя цена стальных рельсов упала на 53% — с 68 долл. за тонну в 1 880 году до 32 долл. за тонну в 1 890 году. Рафинированный сахар подешевел с 9 центов за фунт в 1 880 году до 7 центов в 1 890-м и 4,5 центов в 1 900 году. Цена свинца упала на 12%, с 5,04 долл. в 1 880 до 4,41 долл. в 1 890 году. Цена цинка снизилась на 20%, с 5,51 до 4,40 долл. за фунт за период с 1 880 по 1890 год.

Сахарный и нефтяной тресты подвергались нападкам чаще всех, но есть подтверждения тому, что эти тресты на самом деле снижали цены по сравнению с тем уровнем, на котором они могли бы находиться. Конгресс четко это признает. Во время дебатов в Палате представителей по поводу закона Шермана конгрессмен Уильям Мейсон заявил: «Тресты сделали продукты дешевле, снизили цены; но если бы цена нефти, например, была снижена до одного цента за баррель, это не оправдало бы вред, нанесенный наПроисхождение антимонопольного регулирования: риторика и реальность роду этой страны «трестами», уничтожившими легитимную конкуренцию и вытеснившими честных людей из законных коммерческих предприятий» (Курсив мой. — Т. Д.). Сенатор Эдвардс, игравший ключевую роль в дискуссии, добавил: «Хотя в данный момент сахарный трест, вероятно, снизил цену сахара, а нефтяной трест, несомненно, резко понизил цену на нефть, это не меняет вред от принципа, на котором основан любой трест» (выделено мной). Возможно, закон Шермана было бы точнее описывать как закон против снижения цен.

В заключение можно было бы выдвинуть аргумент о том, что тресты применяли хищническое ценообразование, то есть что они устанавливали цены на уровне ниже издержек для того, чтобы вытеснить конкурентов. Но спустя столетие поисков примера настоящей монополии, созданной таким путем, до сих пор нет. Более того, цены, которые устанавливали тресты XIX в., продолжали снижаться на протяжении более 10 лет. Какой рациональный бизнесмен станет так долго удерживать цену ниже издержек? Таким образом, тресты XIX в. были невиновны в том, в чем их обвинял сенатор Шерман. Непротиворечивые подтверждения тому, что они ограничивали выпуск для повышения цен, отсутствуют.

4. Государство: истинный источник монополии

По-видимому, одной из задач закона Шермана было отвлечь общественное внимание от более реального источника монополии — государства.

В конце XIX века основным источником торговых ограничений были тарифы, но закон Шермана не предусматривал никаких действий по поводу тарифов или иных созданных государством барьеров для конкуренции. На самом деле имеются свидетельства того, что главной политической задачей закона Шермана было служить дымовой завесой, за которой политики могли бы предоставлять тарифную защиту своим избирателям из большого бизнеса, при этом уверяя общество в том, что проблема монополизма как- то решается.

В ходе дебатов по поводу антитрестовского закона сенатор Шерман высказался особенно откровенно, обвинив тресты в том, что они «разрушали систему тарифов; препятствовали политике государства по защите… американских отраслей путем взимания пошлин на импортируемые товары».

Это довольно странное заявление от автора «Хартии вольностей свободного предпринимательства». Однако увеличение выпуска и снижение цен в этих все более эффективных отраслях очевидным образом рассеивало монопольные прибыли, которые ранее порождались тарифами. Это работало против целей защищаемых отраслей и их сторонников в законодательных органах, включая сенатора Шермана.

Еще более изобличительным является тот факт, что всего три месяца спустя после принятия закона Шермана сенатор Шерман как председатель сенатского Комитета по финансам поддержал проект закона, известный как «Билль о тарифах для жертвователей на избирательные кампании», согласно которому ставки тарифов резко повышались. 1 октября 1890 года газета New York Times сообщала: «Закон… поступает президенту на подпись, которая будет спешно на нем поставлена, и привилегированные u производители, многие из которых… добились установления [тарифных] ставок, относящихся к их продукции, начнут пользоваться выгодами от этого закона».

Также New York Times сообщала, что «речь г-на Шермана в понедельник [29 сентября 1890 года] не стоит пропускать, потому что это речь-признание». По-видимому, сенатор Шерман отозвал свою речь из стенограммы заседания для «доработки», но репортер добыл копию исходной речи без сокращений. New York Times пишет: «Мы привлекаем внимание к тем местам [в речи Шермана], которые относятся к объединениям защищенных производителей, созданным с целью в полной мере воспользоваться преимуществами высоких таможенных пошлин путем взимания с потребителей цен, установленных путем соглашения между производителями, после подавления конкуренции… Г-н Шерман завершил свою речь предупреждениями и советами тем, кто выигрывает от нового тарифа. Он был достаточно откровенен, чтобы указать, что совсем не уверен в результатах закона. Главным препятствием на пути к его успеху, сказал Шерман, является то, допустят или нет производители в стране свободную конкуренцию на американском рынке. Есть опасность, что те, кто выигрывает от закона, объединятся и обманом лишат людей выгод от него. Теперь им дается разумная и достаточная защита, и если они устоят перед сопровождающим концентрацию капитала искушением сговориться и поднять цены, они могут рассчитывать на период большого процветания… В заключение сенатор выразил надежду, что производители откроют двери справедливой конкуренции и отдадут людям выгоды от нее… Он также выразил надежду, что производители согласятся конкурировать друг с другом и откажутся от поддержания высоких цен, добиться которых так легко».

Конечно, для сенатора Шермана было абсурдом говорить, что протекционистский тариф на самом деле поможет потребителям, если только производители воздержатся от повышения цен. Весь смысл тарифной защиты — в том, чтобы позволить внутренним производителям повышать цены или по крайней мере избежать их понижения. Такое лицемерие заставило New York Times отказаться от поддержки антитрестовского законодательства. Газета заключает: «Так называемый Антитрестовский закон был принят, чтобы обмануть людей и очистить путь для принятия этого… закона, связанного с тарифами. Он был создан для того, чтобы партийные органы могли сказать оппонентам тарифов и защищенных объединений: „Смотрите! Мы атаковали Тресты. Республиканская партия — враг любых подобных объединений“. А теперь его автор может только «надеяться», что объединения распадутся добровольно». Тем самым, судя по всему, закон Шермана был принят, чтобы помочь отвлечь общественное внимание от процесса монополизации путем тарифной защиты.

Закон Шермана завоевал голоса законодателей и привлек пожертвования от фермеров и мелких предпринимателей, считавших, что антитрестовское законодательство защитит их от более эффективных конкурентов, а билль о тарифах поддержали все американские производители, крупные и мелкие. То есть в политическом смысле закон Шермана был весьма успешным. Сам Конгресс, по-видимому, стал одной из главных групп влияния, которые выиграли от его принятия.

5. Экономисты и возникновение антимонопольного регулирования

Хотя сегодня большинство экономистов отдают предпочтение более жесткому антимонопольному регулированию, с 1 880-х и вплоть до 1920-х годов экономисты-профессионалы почти единодушно выступали против него. Исследуя профессиональные журналы по общественным наукам, а также статьи и книги, написанные экономистами до 1890 года, Сэнфорд Гордон пришел к следующему выводу: «Значительное большинство экономистов соглашалось с тем, что массового возникновения объединений следовало ожидать, что высокие постоянные издержки делали крупные предприятия экономичными, что конкуренция в этих новых условиях часто была беспощадной, что естественным следствием этого были соглашения между производителями и что стабильность цен приносила обществу больше выгод, чем вреда. Они отвергали u идею о том, что конкуренция снижалась, или не показывали страха перед ее снижением».

Джордж Стиглер также отмечает первоначальное неодобрение антимонопольного регулирования экономистами: «Слишком долгое время исследователи истории антимонопольной политики были по меньшей мере слегка озадачены прохладой, с которой американские экономисты встретили закон Шермана. Разве не был XIX век периодом, когда благоприятные эффекты конкуренции превозносились выше всего? Разве не должны были экономисты-профессионалы похвалить Конгресс, стремящийся воплотить в реальном законе положения из учебников?» Стиглер предложил три возможных объяснения. Во- первых, экономисты не оценили значение скрытых сговоров. Во-вторых, они слишком рассчитывали на другие формы регулирования в качестве средств борьбы с монополиями. В-третьих, они недооценили доходы, которые можно получить в качестве консультантов по антимонопольным вопросам. Эти объяснения допустимы, но для перемены отношения экономистов к антимонопольному регулированию могла быть еще более весомая причина. В конце XIX века большинство экономистов считало конкуренцию динамическим процессом соперничества, аналогично теории конкуренции, воплощенной в трудах Адама Смита и сегодняшних экономистов австрийской школы. Соответственно, они были склонны рассматривать слияния как естественное следствие конкурентной борьбы, а не что-то, куда необходимо вмешиваться с помощью антимонопольного законодательства. Хотя в конце XIX века некоторые отрасли становились более концентрированными, конкуренция по-прежнему оставалась не менее интенсивной, чем раньше, как доказывает быстрый рост объема выпуска и снижение цен. Тем самым, экономисты того времени не видели оснований вмешиваться в рыночные процессы с помощью антимонопольного регулирования.

Начиная с 1 920-х годов экономисты-математики разработали так называемую модель совершенной конкуренции, заменившую прежнюю теорию. Вместо соперничества и предпринимательства конкуренция для экономистов стала означать равенство цены предельным издержкам. Самое главное, что согласно этой модели в «неконцентрированных отраслях» должно быть «много» фирм. Как только конкуренцию начали определять в терминах структуры рынка, экономисты стали все больше и больше подпадать под очарование антимонопольного регулирования как способа заставить мир бизнеса соответствовать их теории конкуренции, по общему признанию — нереалистичной. Экономист Пол Макнолти замечает: «Две эти концепции [конкуренции] не просто различны, они фундаментально несовместимы. С экономистами- математиками конкуренция стала означать гипотетически реализуемую ситуацию, в которой деловое соперничество исключается по определению».

Фридрих Хайек сделал еще более сильное утверждение: «То, что обсуждает теория совершенной конкуренции, едва ли может вообще претендовать на то, чтобы называться «конкуренцией»… ее выводы малопригодны для использования в качестве руководства при выработке политики». Более того, писал Хайек, «если бы состояние дел, предполагаемое теорией совершенной конкуренции, когда-либо существовало, то оно не только лишило бы все действия, описываемые глаголом „конкурировать“, их масштаба, но и сделало бы их практически невозможными». Например, реклама, дифференциация продукции, ценовая конкуренция — все это по определению исключается из состояния «совершенной» конкуренции, которое, по Хайеку, «на деле означает полное отсутствие какой-либо конкурентной деятельности». Экономисты, использующие структуру рынка для измерения конкуренции, вероятно, благосклонно относятся к антимонопольному регулированию. Более тридцати лет назад Стиглер утверждал: «Одно из допущений совершенной конкуренции — это наличие закона Шермана» [4]. Однако для экономистов XIX в. антитрестовский закон был несовместим с конкуренцией и свободным предпринимательством. Модель совершенной конкуренции и вытекающая из нее парадигма теории отраслевых рынков «структура—поведение— результат» направили экономистов на неверный путь, по крайней мере в области антимонопольной политики.

6. Значение истоков антимонопольного регулирования

Вся философская или идеологическая защита государственного регулирования строится на идее о том, что свободные рынки подвержены «несовершенствам », или «провалам», таким как так называемая «монополия свободного рынка». Предполагается, что государственное регулирование развивалось в конце XIX и начале XX века как благонамеренный, соответствующий общественным интересам ответ на множащиеся «провалы» рынка. Однако исследования в области экономики общественного выбора, экономики прав собственности и «новой экономической истории» начинают ставить под большое сомнение такую стандартную трактовку происхождения государственного регулирования.

Как это бывает и в других сферах, история происхождения антимонопольного регулирования, конечно, была искажена. Экономика 1880-х годов становилась все более конкурентной. Объем выпуска в якобы монополизированных отраслях быстро возрастал, а цены снижались. Антитрестовское регулирование было ответом государства политически влиятельным фермерам и мелким предпринимателям, которые выступали против экономических изменений и добивались принятия протекционистского законодательства. Даже члены Конгресса признавали, что тресты приводили к снижению цен. Таким образом, подтверждений тому, что «намерением законодателя» применительно к закону Шермана была защита потребителей, немного. Факты показывают, что намерением было защитить политически влиятельные группы производителей за счет потребителей.

Этот факт подчеркивает другую причину изучать истоки антимонопольного регулирования. Правовая философия Роберта Борка, которой придерживаются и многие другие юристы-ученые и практики, заключается в том, что суды не должны быть «активистами» в создании новых «прав» или законов с помощью своих решений. Борк считает, что вместо этого суды должны подчиняться законодателю и стремиться выносить свои вердикты в соответствии с его стремлениями [5].

Если закон Шермана был протекционистским и если суды придерживаются философии Борка, то борьба с конкуренцией с помощью антимонопольного законодательства является абсолютно приемлемой и даже желательной. Напротив, правовая философия, которая выделяет роль государства в защите частной собственности и индивидуальных свобод, подтолкнула бы суды к тому, чтобы отвергнуть такое законодательство как антиконституционное. Помимо всего прочего, антимонопольное регулирование отменяет свободу контрактов. Поэтому Джордж Стиглер был неправ, утверждая, что закон Шермана — это «закон в интересах общества», подобно исполнению контрактов.

Антимонопольное регулирование сопровождается колоссальными, неизмеримыми общественными издержками. Алан Гринспен описал создаваемую им обстановку так: она «напоминает Страну чудес: все вроде бы есть, и в то же время не есть. Это мир, в котором конкуренцию превозносят как базовую аксиому и руководящий принцип, но «слишком большую» конкуренцию порицают за «безжалостность». Это мир, в котором действия, направленные на ограничение конкуренции, считаются преступлением, если их предпринимают бизнесмены, и восхваляются за «просвещенность», если их инициирует государство. Это мир, в котором закон столь неоднозначен, что бизнесмены никоим образом не могут узнать, будет ли то или иное действие объявлено незаконным, до того, как услышат вердикт судьи — постфактум» [6]. Не зная в точности, что такое настоящая законная конкуренция, бизнесмены стараются избегать шагов, направленных на повышение эффективности. Но как показывает история антимонопольного регулирования, такая неопределенность идеальна для политических демагогов, способных проводить экономически вредную, но политически выгодную политику, такую как протекционизм, а затем использовать антимонопольные законы в качестве основания обвинять частный сектор в экономических проблемах, созданных политической системой.

Сноски:

[1] Stigler G. The Origin of the Sherman Act // Journal of Legal Studies. 1985. Vol. 19, No 1.

[2] Baumol W., Ordover, J. Use of Antitrust to Subvert Competition // Journal of Law and Economics. 1985. Vol. 28. No 1.

[3] Stigler G. Op. cit.

[4] Stigler G. Op. cit.

[5] Bork R. Legislative Intent and the Policy of the Sherman Act // Journal of Law and Economics. 1966. Vol. 9, No 1.

[6] Гринспен А. Антимонопольное регулирование / Доклад на семинаре по антимонопольному регулированию Национальной ассоциации бизнес-экономистов. Кливленд, 25 сентября 1961 года (Nathaniel Branden Institute, Нью-Йорк, 1962). Публикуется в этом номере журнала.